Педагогическое наследие
Шрифт:
Зачем он это сделал, и самому было бы трудно ответить. На первых партах он посадил тех, у кого новые блузы и чистые воротнички. Поддался общему настроению, пусть даже и тут все будет образцово.
И Стасик оказался на первой парте.
Идет! Был в пятом классе на уроке русского языка, в восьмом на истории, в третьем на арифметике, а теперь вошел в класс Стасика во время урока чистописания.
— Чистописание?
Ответом был низкий поклон.
— Садитесь, — обратился он к мальчикам. — Занимайтесь своим делом. — Учителю подал руку.
«Бог мой,
— Рааз, дваа — рааз, дваа, — считает первый ученик, а класс в такт пишет.
— Вы открываете окна во время перемены?
С этого вопроса куратор всегда начинает посещение каждого класса, согласно правилу: mens sana in согроге sano {38} .
— Рааз, дваа, — считает, может быть, слишком громко первый ученик.
Положено было, чтобы считал первый или второй ученик.
Куратор склонился к тетрадке Стасика.
38
Mens sana in согроге sano (лат.) — в здоровом теле здоровый дух.
— Встань, — приказал учитель.
Стасик встал.
— Ты неправильно держишь ручку. Ручку, когда пишешь, надо держать так. А вы, — продолжал он, обращаясь к учителю, — должны строго следить за тем, чтобы ученики держали ручку так, как следует.
Сделав это, последнее, замечание, сановник хотел было покинуть здание школы, чтобы к часу успеть домой на завтрак.
— Я именно потому и сажаю его на первую парту, что он неправильно держит ручку, — сказал учитель чистописания.
Робкую попытку оправдаться школьные власти сочли за дерзость. Ответ учителя мог означать: «Я добросовестно тружусь на благо вверенной мне детворы», как и: «Знаю, как надо держать ручку и без ваших замечаний». Слушать и не рассуждать — учитель отступил от этого правила и был заслуженно наказан.
Куратор слегка покраснел и, показывая пальцем на вторую и третью парты, сказал жестко:
— Эти не сидят на первой парте, а пальцы держат отвратительно.
И взглянув на часы, вышел, не простившись.
«Строго, отвратительно» — Стасик чувствовал, что над ним нависла грозовая туча.
Стук колес означал, что начальство уехало.
— Осел! — заорал учитель. — Болван! И еще лезет на первую парту!
— Вы меня сами посадили, господин учитель, — говорит Стасик.
— Молчать! На последней лавке будешь на моих уроках сидеть. Попомнишь ты меня. Марш! Лапы вам поотобью, — обратился он уже ко всему классу. — Скоты!
Стасик взял тетрадку и ручку и пошел на последнюю парту.
Стасик, как все в классе, учителя чистописания презирал. Преподает только до третьего класса, оставить на второй год не может; но это «Попомнишь ты меня…». А если скажет директору, что тогда? А учитель в графе «Пшемыский» поставил четыре жирных кола: по предмету и за внимание, прилежание и поведение.
Ученики смотрят на Стася с сочувствием: то, что случилось с ним, могло
«Что за страшная, страшная, страшная неделя», — думает Стасик.
— Пойдем вместе, ладно? — предлагает Ковальский.
— А, мне все равно, — отвечает Стасик.
Резкий ответ Стасика Ковальского не задевает. Знает, что Пшемыский его любит, а злится, потому что у него горе.
— Дай застегну тебе ранец, — говорит мягко Ковальский.
Стасика его доброта обезоруживает. Они выходят вместе на улицу. Ковальский станет его утешать, и Стасик отвлечется, забудет. Экая важность — чистописание!
Прицепился к ним Малиновский. Дали ему отповедь, но у Малиновского нет самолюбия, и он нахально не отстает.
— Иди себе, иди.
— Запретишь мне ходить по улице?
— Ладно, тащись за нами. Хвост. Собака. Поди сюда — на, на!
Малиновский знает, что они таким манером хотят от него отделаться, и решает их еще пуще разозлить.
— Перейдем на другую сторону, — предлагает Ковальский.
— Вот погодите, я завтра дежурю, так вам отплачу! — кричит Малиновский им вслед.
— Ладно, отплатишь.
С минуту идут молча. Как бы начать так, чтобы не обидеть друга.
— Слушай, Пшемыский, ведь он тебе ничего не может сделать — чего ты его боишься?
— Вовсе я не боюсь, только он постоянно будет придираться.
— А я тебе говорю, что через неделю он обо всем позабудет.
— Да, как же, забудет он, если я буду сидеть на последней парте.
— Так ты не садись. Если тебе что скажет, ты ответишь, что ты близорукий, — вот и все.
— А он, наверно, уже на меня наговорил.
— А я тебе говорю, что нет. Он сам боится дира.
— Так зачем поставил мне четыре кола?
— Вот ты его и попроси, чтобы вычеркнул.
Стасик не отвечает. Потому что навстречу идет девочка в трауре. Всегда ходит по той стороне улицы, а сегодня как раз по этой. Она что — то рассказывает подруге, и обе смеются. Может, у нее умерла всего — навсего бабушка, а то как бы она могла смеяться? Посмотрит на Стася или не посмотрит? Посмотрела. Потом что — то сказала подруге, наверно, про Стася, потому что они оглянулись и рассмеялись. Может, заметила, что он плакал? Хотя он, собственно, п не плакал, только в глазах у него стояли слезы, а от этого глаза не опухают.
— Что? — переспрашивает Стасик.
— Попроси его, чтобы вычеркнул.
— Не стану я просить.
— Чем тебе это помешает?
— Не хочу. Смотри, какая свинья! Сам ведь меня посадил, ему сказал, что нарочно, а потом орет. Словно я его просил.
Под влиянием разговора Стасик успокаивается.
— А это большая звезда, которая у него вместе с орденами, тоже орден? — спрашивает он приятеля.
— Орден, пожалуй.
— Когда он приходит в гимназию, он обязательно должен быть при орденах?