Пеленг 307
Шрифт:
В комнате было прохладно. Рассветный ветер шевелил кисти абажура и белые занавески на окнах.
Это был паренек лет двадцати, крепкий, аккуратный, точно орешек, и черный, как жук. Он то и дело сгонял за спину складки гимнастерки. Свежо зеленели у него на плечах пятна там, где были погоны. Он зыркал на меня сердито разрезанными карими глазами.
— Сцепление подызносилось... С большим газом с места не бери — дергает, — объяснял я.
— Хорошо.
— Масло держи чуть-чуть пониже
— Ясно... В общем, давайте ключи, — нетерпеливо сказал новенький. — Разберусь.
— Трассу с тобой завгар пройдет. Но ты приглядись к самосвалу «79-40». У него борт помят... Издали заметно.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ водитель, порядок будет полный. Не первый раз за баранку сажусь...
— Служил?
— Служил. К уборочной демобилизовали... Давайте ключи.
— Подожди, — сказал я.
Два белых ключика на массивной желтой цепочке я все время держал зажатыми в кулаке и вдруг почувствовал их теплоту и тяжесть. Я еще раз обошел самосвал кругом. Постоял, припоминая, все ли сказал. Новенький искоса следил за мной и переминался с ноги на ногу.
— Вот и все. Держи! — Я кинул ему ключи. Он поймал их на лету. — Вечером уезжаю...
— Далеко? — равнодушно поинтересовался парень.
Он слишком явно ждал, когда медлительный шофер уйдет и оставит его наедине с машиной, потому что он тоже начинал новую, еще не испытанную дорогу.
— Далеко, — усмехнулся я. — На Камчатку.
— Счастливо...
— Спасибо, браток...
Отойдя, я оглянулся. Новый водитель уже сидел в кабине. Я крикнул:
— За мостом трудный спуск. И рытвина! Береги рессоры.
Новенький высунул из окна ершистую голову:
— Ладно! Запомню!
К машине подошел Федор. Он стремительно бросил на сиденье свое грузное тело. Хлопнула дверца. И самосвал двинулся. Набирая скорость, он шел все ровнее и ровнее. Потом он исчез в распахнутых воротах, а над дорогой повис узкий шлейф пыли.
Поезд отправлялся в двадцать тридцать по местному. Я простился с отцом и матерью у калитки.
— На автобусе доберусь. Или проголосую. Подкинут. Не ходите дальше вы, батя, и вы, маманя.
Отец стиснул мне плечи черствыми ладонями.
— Трудно будет — не забывай, что у тебя есть дом, Семен.
— Я помню, батя. Прощайте... Тут Павлик будет приходить. Так пусть в «москвиче» ковыряется.
На мгновенье мама приникла ко мне, но не заплакала — только дрожала и никак не могла выговорить прощальных и, как ей казалось, самых необходимых в дорогу слов.
Я перекинул плащ через плечо, обвел взглядом двор — с дымящейся летней кухней, с тополями, с так и не достроенным сарайчиком.
«Москвич» стоял рядом с сараем, почти вплотную к нему. Стекла покрылись слоем нетронутой пыли, заметной уже издали. Люди идут по жизни, оставляя за собой одежду, из которой выросли; игрушки, которые сломали, пытаясь узнать, что там внутри; вещи, обветшалые и ненужные, словно рубахи, ставшие тесными в плечах...
— Вернусь — доделаю сарай, — сказал я, и мать уткнулась лицом в передник.
Шагалось широко. На шоссе возле моста меня ждали. И, выйдя за поселок, на тропинку, я увидел две маленькие фигурки, медленно бредущие по дороге.
Мы встретились метрах в тридцати от моста. Это был обыкновенный дощатый мостик с деревянными перилами. Безымянный степной ручей мыл внизу желтые камешки и юрко терялся в траве. Странный ручей, он почему-то проложил себе дорожку не по дну балки, где и грунт был мягче и путь ровнее, а бежал по бугру к далеким сопкам.
Павлик и я медленно шли впереди. Валя — чуть-чуть поодаль...
Я сказал:
— Не грусти, старина.
— А когда ты вернешься?
— Не забывай моих, наведывайся... Скучно им одним-то будет... И машину тебе поручаю. Техника, брат, дело такое: за ней глаз да глаз. Не в работе сломается, так заржавеет. А мы еще поездим... А когда встретимся, ты уже будешь вывинчивать свечи, а я чистить их.
— Это когда я вырасту?
— Нет, раньше. Намного раньше, старина... Пиши мне прямо на судно: Петропавловск, СРТ «Коршун».
И, несмотря на то, что Павлику было невесело и он с трудом сдерживался, чтобы не заплакать, он недоверчиво спросил:
— Разве почтальон найдет тебя в море, ведь там же нет улиц и домов?
— Да, конечно, там нет улиц и домов, но человек, если его ищут, никогда не теряется. Нашел же я тебя, старина! А какая степь большая!.. И адреса твоего не знал, и даже не знал, как тебя зовут. А нашел...
Мы говорили тихо.
— Я буду писать, Семен...
— Подождем маму?
Потом мы стояли на мосту. Все трое. Деревянные перила доходили Павлику до подбородка, он вытягивал шею, чтобы смотреть туда, куда грустно смотрела Валя.
— Ты не хочешь взять нас на вокзал? — тихо спросила Валя.
— Далеко. И поезд придет поздно. Я оставлю вас здесь, в степи. Я очень верю ей.
— Кому?
— Степи... Позавчера, когда мне Алешка свои метки показывал, вдруг все сразу стало ясным. Ну что, казалось бы, изменится, если мы — ты, я, Павлик, Алешка — уйдем... Не будет нас? Ничего. Появится новый шофер, новый прораб, мальчик, другой. Но знаешь, за нами — во мне, в тебе — вот это большое, понятное до листочка, до травинки, до тончайшего запаха, до едва различимого звука... Один умный человек когда-то очень давно сказал мне: «Попробуйте начать все сначала, с первого шага...» Он хотел, чтобы я разобрался сам... Но вот впервые при мне созрела степь. Двадцать два раза я видел ее прежде. Но впервые она созрела при мне, при моем участии, что ли. Как будто я прошел ее из конца в конец и понял. Теперь мне нужно ехать. Я уже не смогу остаться... Но поражения больше не будет.