Пентаграмма
Шрифт:
Харри кивнул.
— Ладно, Олег. Приятно было тебя увидеть. — Волер похлопал мальчика по плечу и ушел.
Олег остался на пороге.
— Как ты сюда добрался? — спросил Харри.
— На метро.
— Один?
Олег кивнул.
— Ракель знает?
Олег покачал головой.
— Так и будешь там стоять? — еле выдавил Харри, чувствуя, как сильно саднит в пересохшем горле.
— Я хочу, чтобы ты вернулся к нам домой.
Харри позвонил, и через некоторое время в кабинет ворвалась Ракель. Глаза у нее были совсем черные, а голос — пронзительный.
— Где
На мгновение Харри решил, будто вопрос адресован не только сыну, но ее взгляд скользнул мимо него и остановился на Олеге.
— Мне не с кем было поиграть, — опустил голову мальчик, — и я приехал сюда на метро.
— На метро? Один? Но как…
— На меня никто не обратил внимания, — ответил Олег. — Я думал, тебе будет приятно, мам. Ты ведь тоже говорила, что хочешь, чтобы…
Она рывком притянула его к себе.
— Знаешь, как я за тебя перепугалась, мой маленький? — сказала Ракель, обнимая сына, но глядя при этом на Харри.
Ракель и Харри стояли у садовой ограды и молча смотрели вниз — на город и фьорд. Парусники казались отсюда крохотными белыми треугольниками на синем квадрате моря. Харри обернулся на огромный бревенчатый дом, потемневший от времени, построенный для суровых зим, а не для летнего отдыха. Между яблонями перед открытыми окнами порхали бабочки.
Харри посмотрел на Ракель. Она была босиком, в голубом платье и красной кофточке. Чуть ниже цепочки с крестиком, доставшимся ей от матери, кожа поблескивала капельками пота. Харри подумал, что знает про нее все. Запах кофточки, изгиб спины под платьем, соленый вкус ее потной кожи. Чего она хочет и почему молчит.
От всех этих знаний не было никакого толку.
— Как жизнь? — спросил он.
— Отлично, — ответила она. — Сняла дачный домик. Получилось только на август: поздно спохватилась. — Голос звучал ровно, в нем не чувствовалось ни жалобы, ни обвинения. — Повредил руку?
— А, царапина, — отмахнулся Харри.
Ей на лицо упала прядь волос, и он с трудом удержался, чтобы не убрать ее.
— Вчера сюда приходил оценщик, осматривал дом, — сказала она.
— Оценщик? Ты ведь не собираешься его продать?
— Харри, для нас двоих дом слишком большой.
— Да, но он же тебе нравится. Ты тут выросла. И Олег тоже.
— Не надо мне об этом напоминать. Дело в том, что ремонт обошелся вдвое дороже, чем я предполагала, а теперь пора менять крышу. Этот дом — старый.
Харри посмотрел на Олега: тот стоял напротив гаражной стены и молотил по футбольному мячу. Удар — мяч полетел в сторону, а он, закрыв глаза, протянул руки к воображаемым трибунам.
— Ракель?
Она вздохнула:
— Что, Харри?
— Ты не можешь на меня смотреть, когда я с тобой говорю?
— Нет. — Голос ее не был ни злым, ни взволнованным. Ровным.
— А если я брошу? Что-нибудь изменится?
— Не сможешь, Харри.
— Я про полицию.
— Я поняла.
Харри ковырнул носком ботинка землю:
— Я бы мог найти работу поспокойней, чаще бывал бы дома. Занялся бы с Олегом. Мы бы…
— Перестань, Харри! — Это прозвучало резко. Она попыталась сдуть прядь с лица, наклонила голову и скрестила руки на груди, как будто в этот жаркий день ей стало зябко. — Я говорю «нет», — сказала она чуть слышно. —
Харри увидел, что она готова заплакать.
— Уходи, — прошептала она.
Он собирался что-то сказать, но передумал. Вместо этого кивнул парусам во фьорде.
— Ты права, — согласился он. — Проблема во мне. Скажу два слова Олегу да пойду. — Через пару шагов он обернулся. — Не продавай дом, Ракель. Не продавай, слышишь? Я что-нибудь придумаю.
Она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:
— Ты удивительный ребенок. — Она протянула руку, словно собираясь погладить его по щеке, но он стоял слишком далеко, и рука упала. — Береги себя, Харри.
По дороге его прошиб холодный пот. Без четверти пять. Надо поторопиться, чтобы не опоздать на совещание.
«Я в здании. Пахнет подвалом. Я стою не двигаясь и изучаю таблички. Слышу голоса на лестнице, но не боюсь. Я невидимка, но им этого не видно. Понимаешь? Это не парадокс, любовь моя, просто я так мыслю. Все можно представить в виде парадокса — это несложно. Это только слова, двусмысленности языка. Но хватит слов, и языка хватит. Я смотрю на часы. Вот мой язык. Ясный и без парадоксов. Я готов».
Глава 14
Понедельник. Барбара
Барбара Свендсен в последнее время стала задумываться о времени. Не то чтобы у нее была склонность к философии — большинство знакомых сказали бы, что как раз наоборот. Просто прежде ей и в голову не приходило, что всему свое время и время это уходит. Несколько лет назад она поняла, что карьеры в модельном бизнесе ей не сделать, и удовлетворилась званием экс-манекенщицы. Звучало неплохо, хотя с голландского слово «манекен» переводится как «маленький человек». Про это ей рассказал Петтер. Как и про все остальное, что он считал для нее необходимым. Это он устроил ее на работу в бар «Хед-Он» и достал таблетки, приняв которые она могла без опасений доехать с работы в университетский район Блиндерн, где вроде как училась на социолога. Но время Петтера, таблеток и университетских фантазий прошло, и одним прекрасным днем она оказалась без Петтера, без таблеток и без зачета, с одними задолженностями: и в университете, и в аптеке. Ну и с работой в самом скучном баре Осло. Выпустив из рук все, что имела, Барбара заняла денег у родителей и отправилась в Лиссабон — отдохнуть, осмотреться, может быть, подучить португальский.
Вначале Лиссабон казался ей очаровательным. Стремительно пролетали дни, но ее это нисколько не тревожило. Ведь время тогда не уходило, а наоборот — приходило. Деньги закончились, а вместе с ними — все забавы и вечная верность Марко. Зато домой она вернулась куда опытнее. Например, узнала, что в Португалии экстази дешевле, чем в Норвегии, хотя вреда от него не меньше, что португальский язык невероятно сложный, а время — невозобновляемый ресурс.
Потом она в хронологической последовательности встречалась с Рольфом, Роном и Рональдом. Звучало забавно, на деле же было так себе. Хотя Рональд был очень даже ничего. Но время ушло и прихватило с собой Рональда.