Пентаграмма
Шрифт:
— От стойки, где я ждал, двери не видно, а когда я пошел по коридору, по дороге никого не встретил. Это я повторяю уже не в первый раз.
— И не в последний. — Харри громко зевнул и провел рукой по лицу.
В этот момент в окошко комнаты для допросов постучал Магнус Скарре. Он показал на часы. В человеке за его спиной Харри узнал Веттерлида. Кивнув, он в последний раз взглянул на бумаги.
— Тут сказано, что при вас в приемную никто подозрительный не входил и не выходил.
— Все верно.
— Тогда
— Подозрительный никто, — повторил Кляузен, вставая.
— Что?
— Я сказал, что не видел в приемной никого подозрительного, но заходила уборщица…
— Да, мы с ней разговаривали. Она сказала, что направлялась на кухню и никого не видела.
Харри встал и посмотрел на список. Следующий допрос свидетеля — в четверть одиннадцатого, комната номер четыре.
— И еще курьер, — добавил Кляузен.
— Курьер?
— Да. Вышел из коридора как раз перед тем, как я отправился искать Халле. Привозил что-то, а может, доставлял. Почему вы так на меня смотрите, инспектор? Обычный курьер-велосипедист. Для адвокатской конторы, честно говоря, ничего подозрительного.
Полтора часа спустя, проверив «Халле, Тюне и Веттерлид» и все до единой службы курьерской доставки в Осло, Харри точно знал: в понедельник компании никто ничего не доставлял и не привозил.
Через два часа после дачи показаний Кляузену вновь пришлось посетить полицию, на этот раз чтобы описать курьера.
Впрочем, многого от него добиться не удалось. Рост — около метра восьмидесяти. Нормального телосложения. Пристально Кляузен его не разглядывал. Да и вообще мужчинам это не интересно и не подобает, заметил он и повторил, что курьер был одет как обычно: желто-черная узкая футболка, короткие брюки и велосипедные ботинки, которые щелкали, даже когда он ступал по ковру. Лицо закрыто шлемом и черными очками.
— А рот? — спросил Харри.
— А рот — белой повязкой, — ответил Кляузен, — как у Майкла Джексона. Я так понимаю, курьеры надевают их от выхлопных газов.
— В Нью-Йорке и Токио — да. Но тут Осло.
Кляузен пожал плечами:
— Я не обратил особого внимания.
Отпустив его, Харри вошел в кабинет к Тому Волеру. Тот сидел, приложив к уху трубку, что-то бормотал.
— Думаю, у меня появилась версия, как убийца проник в квартиру Камиллы Луен, — сказал Харри.
Не заканчивая разговора, Том Волер отложил трубку.
— Там, где она жила, к домофону ведь подключена видеокамера?
— И?.. — Волер подался вперед.
— Кто может позвонить в любую квартиру, показать в камеру лицо в маске, зная при этом, что его обязательно впустят?
— Ну разве что Джулиниссен —
— Вряд ли. Зато ты впустишь того, кто, по-твоему, привез тебе срочную посылку или букет цветов. Курьера-велосипедиста.
Волер отключил телефон.
— С того момента, как вошел Кляузен, — продолжил Холе, — до появления в приемной курьера прошло больше четырех минут. Но курьеры так не работают. Прибежал-отдал-убежал, а не шатаются четыре минуты черт знает где.
Волер медленно кивнул.
— Курьер, — повторил он. — Все гениальное просто. Тот, кто может под благовидным предлогом зайти к кому угодно, прикрывая лицо маской. Кого все видят, но никто не замечает.
— Троянский конь, — заметил Харри. — Просто находка для маньяка.
— И никому не кажется подозрительным, что курьер в спешке удирает на транспортном средстве без номерных знаков, на котором в городе скрыться проще всего. — Волер положил руку на телефон. — Я распоряжусь выяснить, кто видел курьера-велосипедиста рядом с местами преступлений в указанное время.
— Тут еще кое о чем надо позаботиться, — сказал Харри.
— Да-да, — согласился Волер. — Надо предупредить людей, чтобы остерегались неизвестных курьеров.
— Верно. Займетесь этим с Мёллером?
— Да. И еще…
Харри остановился на пороге.
— Великолепная работа, Харри, — похвалил Волер.
Харри ответил ему коротким кивком и вышел.
Уже через три минуты по коридорам криминального отдела поползли слухи, что Харри напал на след.
Глава 18
Вторник. Пентакль
Николай Луб осторожно положил пальцы на клавиши. В пустой комнате зазвучали мягкие, нежные фортепьянные звуки. Петр Ильич Чайковский, концерт номер один си бемоль для фортепиано с оркестром. Многие пианисты считали это произведение сложным и лишенным изящества, но для уха Николая не было на свете музыки прекраснее. Стоило заиграть те немногие такты, которые он помнил, и в сердце просыпалась ностальгия. И пальцы невольно искали те самые, нужные клавиши на расстроенном пианино в Староакерском приходском доме.
Он выглянул в открытое окно. Со стороны кладбища доносилось пение птиц. Вспомнились летние дни в Ленинграде и отец, который брал его с собой туда, где когда-то бушевала война, а теперь в забытых братских могилах лежали дед Николая и братья отца и матери.
— Послушай, — говаривал отец, — как красиво поют птицы.
Кто-то кашлянул. Николай обернулся.
На пороге стоял высокий мужчина в футболке и джинсах. Одна ладонь забинтована. Николай сразу же принял его за дебошира — из тех, что иногда сюда наведываются.