Пепел большой войны Дневник члена гитлерюгенда. 1943-1945
Шрифт:
Но, к моему глубочайшему сожалению, я должен признать, что и в этой церкви я не нашел в полной мере того, к чему стремился. Рождественская всенощная оказалась чужда мне, я воспринял ее совсем не так, как у нас в деревне. Пастор при пении рождественских гимнов фальшивил, а орган был расстроен и играл слишком резко. Проповедь оказалась какой-то сумбурной и вряд ли произвела на прихожан впечатление, казалось, что пастор сам был не уверен в том, что он произносил. Разочарование мое не имело границ — даже в церкви я не ощутил того, что хотел найти.
Но неожиданно я обрел это потом, вернувшись в наш танцевальный зал, превращенный в казарму. Теперь здесь горели где-то раздобытые свечи. Появился фельдфебель Брандт со взводом, они все хором запели «Тихая
169
«Тихая ночь» (нем. Stille Nacht) — рождественский христианский гимн, создан в 1818 г. Одно из самых известных и широко распространенных по всему миру рождественских песнопений.
170
Арндт Эрнст Мориц (26 декабря 1769, Грос-Шоритц — 29 января 1860, Бонн) — немецкий писатель и депутат Франкфуртского национального собрания. Принимал участие в мобилизации народа против оккупации Германии Наполеоном. Арндт считается одним из выдающихся лириков эпохи освободительных войн против Наполеона.
Так прошел и завершился этот рождественский вечер. Мы еще решили подарить сигареты другим нашим наставникам. Да, мои родные, я не могу сейчас соединиться с вами, да и вашего рождественского подарка я еще не получил. Но какое все это имеет значение? Я все думаю о вас и о нашем доме. Спокойной ночи, мои любимые родители и братья с сестрами. Повеселитесь в этот праздничный вечер. А ты, Вальтрауд, ты снова дома, и сколько радости доставила этим нашей маме. Спокойной ночи, родные. Да хранит вас всех Господь. Аминь.
Что-то происходит со мной, преотвратно себя чувствую. И я не один такой, болен весь личный состав нашей батареи. Поговаривают о предумышленном отравлении, поскольку картофельный салат хранился в оцинкованной посуде. Меня выворачивает наизнанку. Я только и слышу, как рассуждают лейтенант и Ройтер, они оба изучали театроведение. Возможно, смогу и я когда-нибудь изучать историю искусств, литературо- или театроведение… По-прежнему все еще никаких писем из дома… и только мысли о домашних все еще поддерживают меня, побуждают меня писать, а больше ничего… Я, наверное, очень болен, у меня жар, бьет озноб…
Сегодня у меня первый день нормальная температура. Я слышу, как мои приятели горланят снаружи: «Хайдемария, вот когда мы дойдем до Рейна». Они как раз пришли меня проведать. Надеюсь, что их всех пустят ко мне.
Только что принесли письма. Ужасное известие: умер мой шурин Вальтер. Он был ранен в Курляндии [171] и переправлен в госпиталь в Цоппоте. [172] Там его ранение осложнилось настолько, что ему пришлось ампутировать одну ногу. Вскоре после этого он скончался.
171
Курляндия, в литературе о Средневековье Курония — историческая область Латвии, входившая в состав владений Ливонского ордена, Речи Посполитой, Российской империи. В широком понимании Курляндия — вся часть Латвии к юго-западу от реки Даугавы, то есть на левом ее берегу. Границы ее почти совпадают с границами Курляндской губернии в Российской империи.
172
Цоппот — ныне г. Сопот — город и морской курорт на севере Польши, в Поморском воеводстве, на балтийском побережье.
И никто не уведомил Эльфриду. И это при том, что она была буквально рядом с ними. Ведь можно было, по крайней мере, после его смерти дать ей телеграмму, чтобы она смогла присутствовать при его погребении и знала бы, где он похоронен. Как же теперь неимоверно тяжело переживать все это Эльфриде, оставшейся одной в своем поместье с Моникой. Горе ее невозможно описать. А как счастливы были они! И сколь прекрасна была их свадьба, последняя большая крестьянская свадьба в нашей деревне, на ней гуляли 180 гостей, и все танцевали на холме. Герберт и Эрвин были на этой свадьбе шаферами. Как жаль, что я тогда был еще слишком мал, чтобы помогать им…
Праздничное шествие со двора к церкви, а после венчания деревенский оркестр играл «Возьмитесь за руки», и, когда все поднялись на холм Круг, тот же оркестр без всякого перерыва заиграл танцевальную мелодию, и невеста открыла танец. Потом все уселись за длинные столы, поставленные на нашем дворе, на которых уже стояло угощение. Папа расстарался, для этого угощения он, не ставя в известность власти, забил двух свиней и много кур…
И гости, и хозяева потом танцевали во дворе почти всю ночь, пока еще было хоть чуточку светло, а молодые люди то и дело кричали: «Горько, горько!»
А теперь такое известие! Ужасно. Невозможно постичь все это.
Новая печальная весть: умер Петер Крамер, мой друг по переписке из Данцига. Он служил во вспомогательном составе зенитной артиллерии в Мюнстере, а его последнее письмо мне оттуда было очень кратким и сумбурным, потому что там почти каждый день и каждую ночь случались воздушные налеты. Он очень ослаб физически, поэтому ему дали краткосрочный отпуск для поездки домой, в Данциг, и его родители были очень рады заполучить его хоть на несколько дней. Но потом произошло несчастье. В своей комнате он возился со своим малокалиберным ружьем, внезапно его родители услышали выстрел, а затем ужасный крик, вбежали в его комнату и нашли там Петера лежащим на полу раненным в живот.
Его тотчас же доставили в больницу Святой Марии, и отец сам прооперировал его. Пуля прошла очень неудачно и пробила тонкий кишечник в нескольких местах. Операция прошла успешно. Но ослабленный организм Петера не мог перенести хирургическое вмешательство, и через несколько часов после ее окончания мой товарищ умер.
Его мама мне все подробно написала, поскольку я, похоже, был его единственным товарищем, хотя мы виделись всего несколько раз, а потом бесконечно писали друг другу длинные письма. Я лелеял надежду на то, что после войны мы наконец-то встретимся и у меня появится настоящий друг… Я чувствую себя здесь очень одиноко, валяясь на койке в лазарете. И в то же время я доволен тем, что оба этих ужасных письма пришли тогда, когда я могу переживать эти страшные известия в одиночестве.
Да будет земля тебе пухом, Петер!
Меня уже выписали из лазарета, но я еще не чувствую себя здоровым. Поэтому в свободное время я сижу, дрожа от холода, у топящейся печки и пишу. Я еще едва могу говорить, такая у меня температура. В течение трех дней я могу нести только внутреннюю службу, но даже у нас в зале стоит такая холодина, что я никак не могу окончательно выздороветь. Весь день коченеют ноги, словно они обуты в ледяные башмаки. Я никогда не отличался устойчивостью к холоду. Каждую зиму я подхватывал ангину. Как же ужасно иметь такой восприимчивый организм!