Пепел и пыль
Шрифт:
Только сейчас понимаю, как сильно по нему соскучилась.
— Тебе нельзя тут быть. И Лие тоже. Особенно Лие.
— Почему?
Я не успеваю ответить, потому что слышу шаги. Кто-то спускается по главной лестнице.
Я не верю в Бога, но сейчас молюсь всем, кто, теоретически, может мне помочь, включая и его, и Вселенную, и судьбу — пусть это будет не Ваня.
Кто угодно. Уж лучше Дмитрий.
Но меня снова никто не слышит.
Я понимаю, когда взгляды Вани и Дани пересекаются, потому что в это
Мой мир трещит по швам.
Это должно было произойти тогда, когда мы все будем готовы. Сейчас — худший момент из возможных.
Я задыхаюсь.
Они смотрят друг на друга, я смотрю на них.
Время останавливается.
Новенькая. Глава 11
Первой тишину нарушает Нина:
— Скажите мне, что не я одна это вижу.
Я разворачиваюсь. Теперь смотрю на Ваню, а Даню непроизвольно пытаюсь скрыть за своей спиной. Знаю, что это бесполезно, потому что он на голову меня выше, но сейчас мозг почти не соображает. Всё, о чём могу думать — это как повернуть время вспять и выставить Даню за дверь раньше, чем появится Ваня — его близнец.
Тот самый, о котором он ни сном, ни духом.
— Это мой брат, — произношу я сипло. Затем откашливаюсь и добавляю: — Приёмный. Ва… То есть, Даня. Его зовут Даня. Даниил.
За спиной какое-то шевеление. Я оглядываюсь через плечо. Озадаченность на лице Дани сменяется испугом. Испуг — удивлением.
— Даня, — зову я. Брат опускает на меня глаза. — Это Ваня.
— Один из этих? — Даня беззвучно шевелит губами, подбирая слово. — Как их там, чёрт подери… стражей?
— Лия тебе рассказала?
Даня кивает. Снова смотрит на Ваню. Я могу только догадываться, что сейчас творится у него в голове.
— В общих чертах, — подаёт голос Лия.
С ней я вообще не хочу разговаривать; так подставить меня — это надо было постараться!
— Почему мы с ним одинаковые?
Это спрашивает Ваня. Он окончательно спускается на этаж, делает ещё пару шагов нам на встречу и замирает. Суёт ладони в карманы джинсов. Прямо за его спиной, как молчаливый ангел-хранитель, стоит Лена.
Не знаю, какого ответа Ваня ждёт. Голова взрывается тысячами фейерверков. Мне не хватило времени на то, чтобы продумать этот разговор. Я понимала, что, рано или поздно, мне придётся поставить этих двоих перед фактом: получите, распишитесь, вы — близнецы! Но я и представить не могла, насколько нервным на самом деле будет это напряжение, и насколько многое будет зависеть от слов, которые я скажу.
Даня выходит из-за моей спины, теперь мы с ним стоим плечом к плечу. Чувствую исходящий от него холод и не могу удержаться, чтобы не коснуться его ладони. Пальцы ледяные. Я стискиваю их в своей руке и, возможно, впервые в жизни не получаю в ответ совершенно никакой реакции.
— Кто это? — спрашивает Даня, указывая на Ваню свободной рукой.
— Я же сказала…
— Нет, Слав, — Даня обращается ко мне, но не сводит взгляд с Вани. — Кто это?
— Я не знаю, — честно отвечаю я.
Я могу поделиться с ним моими предположениями, которые вынашивала последние пару ночей, но ведь от этого они не превратятся в правду!
— Когда у тебя день рождения? — спрашивает Ваня.
— Двенадцатого марта, — отвечает Даня.
Ваня кивает. Это жест подтверждения, дескать, так я и думал.
— Значит, ты приёмный, — продолжает Ваня.
Не знаю, к чему он клонит, но это всё же лучше, чем просто стоять и пялиться друг на друга в полнейшей тишине.
— Полагаю, ты тоже.
— Свою настоящую фамилию знаешь?
Даня дёргает плечом. Чувствую на себе его взгляд и качаю головой. Мама никогда не говорила о прошлом Дани: ни о родителях, ни о причине, по которой они его бросили, ни о фамилии, ни тем более о том, почему она решила принять его в нашу семью. В один момент Даня просто стал её мальчиком. А мне пришлось смириться, привыкнуть и, незаметно для самой себя, полюбить его, как родного брата.
— Филонов, — говорит Ваня. — Я узнал об этом, когда стал стражем.
Обдумываю его слова. В писании Авеля появляются фамилия и имя стража, данные ему от рождения — именно так сохраняется кровная ветвь, позволяющая определить, чьим родственником является новичок. Не важно, кто именно из родителей был стражем, и не важно, согласились ли родители на эту свою привилегию, когда пришло их время — так или иначе, каждый ребёнок, рождённый в семье стражей, бывших, настоящих или несостоявшихся, получает в наследство этот ген.
Каждый.
Я впиваюсь взглядом в Даню, сильнее сжимаю его ладонь.
К-а-ж-д-ы-й.
— Как мы можем быть братьями? — спрашивает Даня.
Он, похоже, совсем не замечает моего смятения.
— Можно мне? — доносится слева. Я поворачиваю голову. Оказывается, Бен тоже поднялся вместе со мной и Полиной, и сейчас стоит, прислонившись бедром к хлипким перилам. — Я не хранитель, но кое-что помню ещё со школьного курса анатомии. — Он делает паузу, чтобы почесать подбородок. — Полагаю, двенадцатого марта восемнадцать лет назад вы оба вылезли из одной женщины.
Худшая шутка из всех, которую он в этот момент мог придумать. Я ничего не говорю, но взглядом и качанием головы пытаюсь показать ему, каких масштабов он придурок.
— Что? — уточняет Бен, невинно хлопая ресницами. — По крайней мере, я не отрицаю очевидного, что, почему-то, пытаются сделать остальные!
— Мы ничего не отрицаем, — говорю я.
— Но и вслух не произносите.
— Бен прав, — произносит Нина. — Дико такое говорить, конечно, но факт налицо. В прямом смысле. Парни-то близнецы.