Пепел
Шрифт:
— Ну давай посмотрим, что там за серп такой, — сказал я, активнее налегая на завтрак: работа наверняка будет тяжелой, надо подкрепиться.
— Вот это правильно! — одобрил Эдар и уже занес руку для поощрительного «леща» между лопаток, но я в кои-то веки успел его остановить.
Глава 9. Ложка меда в бочке дегтя
Работа — это от слова «раб»: к такому выводу я пришел, освоив принципы владения серпом и увязав несколько снопов. С меня сошло семь потов, на тело налипли какие-то былинки, и оно все время чесалось. Когда я пожаловался на это Бардосу, тот сказал: «Это ты еще стога не кидал». Я тут же сделал в уме зарубочку, чтобы на такое
Впрочем, когда к вечеру я совершенно выдохся и привалился к колесу телеги, на которую Бардос грузил снопы, то вдруг ощутил что-то вроде гордости: зная, сколько сил уходит на один сноп, я поразился тому, сколько мы их увязали. Конечно, больше всего тут было заслуги Бардоса — мужик работал, как мифический голем, не зная усталости. К тому же, у него была коса, а не серп. Но ведь и я дурака не валял. С Бардосом вообще работать оказалось куда приятнее: он вечно подкалывал меня и, не стесняясь, ржал над моими первыми попытками работать серпом, но делал это без желания обидеть. Я делал вид, что возмущен, и пинал его под зад. Он ржал еще громче и бегал от меня по жестким остаткам соломин, торчащих из земли. И да, к вечеру я дико устал, но… я был доволен.
Когда я вернулся домой, мне очень хотелось с кем-нибудь поделиться, но, кроме Эдара, никто не вызывал у меня желания пооткровенничать, так что за ужином я сидел, как на иголках, переполненный эмоциями. Несколько раз я ловил на себе взгляд Лан: она смотрела на меня и улыбалась чему-то. Я даже засомневался: а не мой ли сегодня день? Но по всем расчетам выходило, что сегодня к Лан идет Эдар. Закк тоже на меня смотрел. Точнее, зыркнул несколько раз так, что я чуть не подавился. Вот бы его кто кипятком облил. Желательно с головы до ног.
Я с нетерпением ждал, когда же закончится ужин, чтобы поболтать с Эдаром, но, к моему большому сожалению, кузнеца кто-то позвал играть в камушки — местную версию шахмат — и он тут же согласился. Бардос тоже куда-то делся: скорее всего, умчался в мужскую общину, наряжаться к ночи. Из всех собеседников у меня осталась только Лан, но именно сегодня они с матерью сели рядом, а разговаривать при грозной старухе не хотелось. Я ощутил раздражение, и настроение сразу начало портиться. Ну и черт со всеми. В кои-то веки мне хотелось по-человечески пообщаться, а им до меня и дела нет.
Раздосадованный, я поплелся к себе. Как в темницу, честное слово. Тоже мне, завели себе домашнее животное: вот тебе клетка, вот тебе миска. Работай, не лай, ласкайся к хозяйке. Сами тебя когда надо позовем, покормим, погладим. Ты, главное, не мешай, когда у хозяев дела, сиди в своей будочке, ага.
Пнув покачивающуюся на кожаных петлях неприметную дверь, через которую я обычно срезал путь до своих покоев, я вышел в сад. Там уже потихоньку собирались мужики: до наступления темноты было еще несколько часов, и в это время они всегда шумно играли во что-нибудь, дрались на кулаках и мерялись силами. Я постоял немного, наблюдая за ними. В принципе, никто не мешал мне присоединиться, но я так упорно отгораживался от них все это время, что заниматься полностью противоположным делом было как-то нелогично. Тем более, что с наступлением сумерек здесь появятся девушки. Что я тогда скажу? «Извините, ребята, я женат, так что лучше пойду посплю, а вы тут развлекайтесь»? Тьфу.
И я все-таки ушел к себе. Помылся, переоделся, встал посреди комнаты и огляделся. Заняться было нечем, и я решил разобрать-таки оставшиеся сундуки и разложить вещи: до этого я просто копался в них, вытягивал что-нибудь и даже не пытался сложить все обратно. В результате сундуки заняли почти всю комнату: стояли тут и там, раскрыв пасти и высунув тряпочные языки.
— Пиратская обитель, — вслух сказал я, оглядев поле деятельности. Мои покои действительно
— Какая ж ты страшная, — сказал я, усаживая ее на стол. — И глаза вечно мозолишь. Прям как сестра.
Кукла посмотрела на меня, как мне показалось, с обидой.
— Да-да, очень похожа, — покивал я, действительно находя изрядную долю сходства: и кудряшки такие же, и глаза огромные, и нос вздернутый. — Чего выпучилась? Ни разу не видела, как брат уборку делает? Х-ха! Да я и не такое могу. Вот видела бы ты, как я сегодня с серпом управлялся. Вот так вж-ж-жюх — и одним махом!
Я показал ей, как вздымается вверх пучок подрезанных колосков на длиннющих соломинах.
— Потом вязать их. Непременно вязать — туго, но не слишком. И снова вж-ж-жюх! Вж-ж-жюх! Серп-то знаешь, какой острый? Мне Бардос сразу показал, чтоб я ненароком не поранился. А то так ногу зацепишь — и все, нет ноги.
Я развел руками и состроил рожицу, представляя, что вместо куклы и впрямь сидит моя сестренка — не такая, как сейчас, а такая, какой она была во времена молодости этой куклы.
— Видишь, какой у тебя брат? А вы все: неуда-а-ачник, ба-а-абник, лентя-а-ай, — я передразнил голоса родных. — Ну какой, скажи мне, смысл что-то делать, если вам вечно все не так? Вот например, учили меня. Как меня учили? Усадили за стол, книгами завалили, поставили рядом древнего старца и велели: «Зубри!». Ну, зубрил я, зубрил. И что? Как наткнусь на что-нибудь интересное, так этот дед вечно: «Вы при-и-инц, вам не поло-о-ожено». А всякую ерунду, вроде чьих-то мухами засиженных гербов, так непременно назубок! Или вот я рисовать хотел, помнишь? Я тогда еще твой портрет нарисовал. Так ведь привели какого-то дядьку, и он все так же нудел: тут померь, да там проверь, нос кривой, да и вообще все непропорционально. И хоть бы раз кто-нибудь из них меня похвалил! Хоть немножечко! Так нет же: вы принц, у вас все должно быть идеально. А как я ювелиром захотел стать, помнишь? Они мне вообще запретили. «Ах, это же же так вредно, так опасно, принцу не пристало…» Дерьмо к жопе не пристало.
Из-за спины послышался смешок. Я вздрогнул и резко обернулся: в дверях стояла Лан и наблюдала за моим монологом. Уши медленно, но верно, принялись полыхать.
— Можно посмотреть? — спросила она и, не дожидаясь ответа, пошла к кукле. Я даже не ответил.
— Красивая, — сказала Лан, подержав ее на руках и поигравшись замызганными тощими кудряшками.
— Была, — заметил я, пытаясь взять себя в руки и сделать вид, что никакого разговора с куклой не было.
— И сейчас красивая, — возразила Лан, мягко разглаживая замызганное платьице. — Ее только почистить надо, подкрасить и наряд новый сшить. И будет снова красавицей.
Я сильно сомневался, что такое возможно. Это как наряжать и подкрашивать старуху: хоть ведро краски изведи, хоть сотню саженей лучшего кружева, а она все равно молодкой не станет.
— Если нравится, забирай, — предложил я, стремясь побыстрее избавиться от компрометирующей игрушки. — Это мне сестра подсунула, когда я уезжал. Пошутила она так.
— Пошутила? — Лан приподняла брови. — Может, просто на память положила?
— Может, — не стал спорить я. — Ты чего пришла? Случилось что-то?