Пепел
Шрифт:
Мы уходили все дальше в город, и все больше девушек попадалось мне на пути. Некоторые просто рассматривали меня, некоторые подмигивали, а одна даже подраспустила шнуровку на платье, вполне открыто соблазняя меня пышной грудью. Бардос присвистнул и со смехом толкнул меня локтем в бок. Я смерил его тяжелым взглядом, и он больше не позволял себе таких вольностей. Хороший мужик, понятливый.
Мы гуляли уже пару часов. С обеих сторон тянулись рабочие кварталы. Бардос объяснил мне, что жилые дома находятся ближе к краю города: чтобы дети, живущие там под присмотром матерей и пожилых людей, не мешали работать. Тогда мне наконец стало ясно, почему девицы строят мне глазки, но не дают возможности познакомиться:
Но когда мы, наконец, добрались до окраины города, я был жутко разочарован: женскую общину — огромную территорию с красивыми домиками, окруженными подобием сада, по которому неспешно прогуливались старики, беременные женщины и носились как угорелые звонкоголосые детишки — Бардос обошел по широкой дуге. Вместо этого он повел меня в сторону странных угрюмых строений, откуда не доносилось ни звука. Мы прошли по пустынной территории, зашли в один из домов, и Бардос, по-хозяйски зашуршав кастрюлями, принялся готовить мне обед. Это было так странно, что я даже наступил на горло своей гордости и напрямую спросил его:
— А почему мы не пошли в женскую общину? Там наверняка есть готовая еда.
— Что ты, друг, — Бардос даже уронил чугунную крышку от кастрюли, и она загрохотала по полу. — Туда нельзя, тем более днем. Только старикам можно.
— Почему? — удивился я.
— Женская община — место, где взращивается новая жизнь, — пояснил он. — В этот процесс нельзя вмешиваться мужчинам, если только они не прожили достаточно долгую жизнь, чтобы посмотреть на все со стороны.
— Но как же вы тогда… — я чуть запнулся, подбирая подходящие слова.
— О-о-о, — многозначительно разулыбался Бардос. — Для этого есть особый час. Когда солнце клонится к закату, и женщины начинают укладывать детей в их кроватки, мужчины готовят угощение и разжигают большой костер. Вон там, во дворе. Видишь?
Он кивнул на грязное окно. Я действительно разглядел во дворе след от костра.
— Когда дети засыпают, и старики укладываются рядом с ними, чтобы следить за малышами, женщины покидают свои дома и идут на свет костров. И тогда мы поем, и танцуем, и любим друг друга. Но только пока темно. Если солнце увидит мужчину и женщину в объятиях друг друга, быть беде. Так завещала нам наша богиня. Ночь — время плотских утех. Ночью никто не осудит тебя, кого бы ты ни возжелал. Главное, чтобы избранная женщина сама тебя хотела. А день — время созидания и чистоты духа. Днем нельзя думать о плотских утехах, чтобы не смутить свой дух, не отвлечь его от важного дела. Даже если и овладеет тобой подобное чувство, держи его в узде: придет ночь и освободит твое тело.
Я задумался. А что? В этом есть некий смысл. По себе знаю: страсть порой мешает думать и уж точно не дает работать в полную силу. Ладно, дождемся ночи. Тем более, что ждать уже недолго.
— Бардос, а я могу к вам присоединиться? Или же вы чужаков к себе не пускаете? — на всякий случай уточнил я: мало ли, вдруг я «сын Великой Матери» только на территории ее дома?
— Разумеется, друг, — закивал он. — На этой земле нет чужаков, есть только те, кто чтут речи богини, и те, кто не чтут их. А про чужеземцев богиня особо отметила: мол, асдарцы должны привечать всякого путешественника, который желает жить, как мы. Но ты знай: ежели у нас надолго останешься, и Великая Мать попросит тебя найти себе отдельный
— То есть, пока я считаюсь ее сыном, я никому ничего не должен? — уточнил я.
— Сыновья Великой Матери не должны платить за детей, ведь они и сами — дети, — не совсем понятно пояснил Бардос. — Даже если им давно за тридцать, они будут считаться детьми до тех пор, пока Великая Мать лично от них не откажется. От всех, кроме дочерей: от дочери Великая Мать отказаться не может. Но дочь может от нее отказаться и стать Великой Матерью, даже если ее мать еще жива.
У меня потихоньку начала пухнуть голова от этого бреда.
— Ладно. Хватит пока о Великих Матерях, — я замахал руками. — Давай лучше о еде и выпивке.
Бардос улыбнулся и принялся жарить мясо.
Ночи я ждал с нетерпением, но всеми силами старался не выдать своего состояния. В общину потихоньку возвращались с работы мужчины. Они смеялись, ворчали, обсуждали дела. Загудела огромная печь во дворе, и я с удивлением обнаружил, что это каменное чудовище служит одной единственной цели: подогревать воду для купания. Мужчины шумно приводили себя в порядок в специально отведенном для этого месте, где пол был сложен из плотно, но не идеально подогнанных друг к другу камней, отчего выливаемая на него вода утекала прочь сквозь щели, и можно было смело опрокидывать на себя хоть десятки ведер воды. Отмывшись и переодевшись, мужчины ужинали, а потом шли отдыхать. Некоторые даже заваливались спать. Но чем ниже солнце клонилось к закату, тем оживленнее становилось во дворе: одни готовили угощение, другие несли бревнышки для костра, третьи настраивали инструменты. Когда солнце коснулось горизонта, раскрасив небо красно-оранжевыми полосами, в мужской общине уже вовсю гулял праздник — сначала совершенно дурной, холостяцкий, а потом, с появлением первых гостий, уже более мягкий и завлекательный.
Первыми нас посетили женщины в возрасте — еще вполне симпатичные, но все же не вызывающие у меня особого интереса. Их дети, по всей видимости, давно уже выросли из того возраста, когда их нужно было подолгу укладывать спать, и ничто не мешало им явиться к нам еще на закате. А вот уже после захода солнца появились молодые: ярко одетые, блестящие золотом и серебром. Их смуглая кожа здорово смотрелась в свете костров, и у меня просто глаза разбежались от обилия красивых тел.
Мужчины тоже принарядились. Как оказалось, носить юбки из шкур, золотые браслеты и бусы здесь было принято у обоих полов. Я даже начал чувствовать себя неуютно посреди этого буйства, но когда ко мне на колени без спроса села первая пышногрудая красавица, я об этом и думать забыл.
— Ночь пришла, чужестранец, — сказала она. — Вергиль хочет твоей ласки.
Я даже не сразу понял, о чем она. Уже намного позже я узнал, что по ночам женщины предпочитают говорить о себе в третьем лице. Эти странные люди считали, что тело женщины — сосуд для рождения детей, а душа ее живет отдельно и ночью спит. Говоря о себе в третьем лице, женщина как бы говорит не от себя, а от собственного тела, которому и принадлежит имя. Если же сказать «я», можно случайно разбудить душу, и та может ужаснуться деяниям тела.
— Вергиль хочет ласки прямо сейчас? — на всякий случай уточнил я, хотя мое тело требовало немедленно откинуть так соблазнительно разошедшуюся меховую юбку и скорее освободиться от напряжения.
— Ну не утром же, глупенький! — рассмеялась она, спрыгивая с моих колен, но лишь затем, чтобы усесться на них верхом и несколько раз настойчиво потереться об меня, вызывая волну горячего желания. Я нервно оглянулся: вокруг болтали, пели, угощались и веселились люди, и никто не предавался плотским утехам, хотя некоторые уже разбились по парам.