Перчатка Соломона
Шрифт:
Пол только усмехнулся в ответ. Человеком он был сильным, удар держать умел и, хоть и находился в довольно смятенном состоянии духа, демонстрировать этого не хотел.
Состоялся быстрый суд, где приговор был не вынесен, а скорее официально подтвержден и глава известнейшей компании отправился за решетку. Но не это сумело в конце концов подкосить его и, сбив с толку, погрузить в пучину мрачных мыслей.
Спустя неделю после его ареста стало известно, что безобразия на фирме прекратились. Пол был потрясен. Он был совершенно уверен, что не имел ни малейшего отношения к тому, что творилось от имени «Гало», знал, что его сотрудники не позволили бы себе грубо обращаться с покупателями, не сомневался в поставщиках сырья… Было
Хуже всего было то, что даже собственный адвокат перестал верить клиенту. Все было против, все указывало именно на владельца «Гало» и, как мельком слышал последний, вроде бы были даже обнаружены какие-то бумаги, документы, подтверждающие его причастность к мошенничеству.
У Пола опустились руки. Что делать, он не знал, силы, казавшиеся некогда неисчерпаемыми, вдруг покинули его и он просто покорился судьбе, неожиданно обрушившей на него все несчастья.
Осужден он был, как уже говорилось, на два месяца. В камере, куда отправили незадачливого бизнесмена, помимо него находилось еще несколько человек, тоже сидевших за мошенничество. Привыкший слышать неприятные, а то и страшные рассказы о том, что творится за решеткой, Галейн ожидал худшего, был готов отстаивать себя чуть ли не до последней капли крови.
Но репутация и здесь пришла ему на выручку. В первый же вечер, расспросив новичка о том, кто он и как оказался здесь, «братва» единодушно выразила ему сочувствие. Удивление мужчины, вполне естественное в этом случае, было быстро развеяно – о «Гало» слышали и здесь, и относились к фирме более, чем хорошо. Когда же стало известно, что все надежды ее владельца обернулись прахом, сокамерники только покачали головами и, видя, насколько он подавлен, решили оставить Цыгана – так прозвали его в камере – в покое.
Так прошел месяц. Цыган, почти забывший в мрачных раздумьях свое собственное имя, влачил жалкое существование больше по привычке, чем действительно сознавая это; постоянно сидел на шконке, тупо глядя в одну точку и, не считая вяло текущих мимо дней заключения, безнадежно ожидал их конца.
Наверное, он так бы и досидел до конца отведенного ему срока, и вышел бы на волю совершенно сломленным, уже не способным продолжать начатое им дело, а фирма, потеряв своего руководителя, тихо загнулась бы, забросанная грязью, если бы не вмешался случай.
Утром первого дня нового месяца в камере неожиданно поднялся переполох. Пол, обычно не обращавший внимания на поведение сокамерников – которые, впрочем, вели себя достаточно тихо и спокойно – на сей раз не мог не заметить громких, взволнованных шепотков и, что было более странно, – выражения страха на некоторых лицах.
– Диктор… – доносился до него несколько раз перепуганный шепот, – Это Диктор…
Не интересовавшийся ничем и никем все это время, Цыган внезапно ощутил странный внутренний импульс. Что-то было в этом имени, прозвище, что-то странно знакомое и странно цепляющее, хотя объяснить самому себе, что это такое, он пока не мог. Тем не менее, высиживать дольше на своем месте он был уже не в силах и, поднявшись, приблизился к собравшимся кучкой уголовникам, намереваясь выяснить, в чем дело.
– Простите… – голос, которым за весь месяц он практически не пользовался, сильно охрип и Полу пришлось прокашляться, повторив затем погромче, – Прошу прощения, что случилось?
Разговоры ненадолго затихли; испуганные и удивленные лица обратились к нему.
– Говорят, к нам сегодня пожалует Диктор, – вымолвил после недолго молчания тот, кого в камере почитали за главного, «пахан», – И никто не знает, почему этого типа сажают к нам, а не… – прочитав искреннее недоумение на лице собеседника, он устало вздохнул и знаком приказал Цыгану сесть, – Слышал о нем что-нибудь?
Пол отрицательно покачал головой. Об уголовниках ему слышать вообще не доводилось, а уж разбираться в них – так тем более, посему слов, должных бы объяснить ему происходящее, он не понял.
Пахан вздохнул вновь и начал обстоятельный рассказ. Выяснилось, что по ту сторону свободы, да и вообще в криминальной среде давно ходят рассказы, легенды, передающиеся шепотом из уст в уста, о человеке, страшном человеке, по прозвищу Диктор. Настоящее имя его никому не известно, а если и было известно, то давно забылось – с людей хватает и прозвища, данного ему за умение говорить – язык подвешен у парня как надо, уболтать может кого угодно. Человек этот – один из, если не самый безжалостный, бессердечный и жестокий убийца среди всех, известных на данный момент. Боятся его все, говорят, что он способен стереть с лица земли любого, кто ему не по нраву, любого, кто скажет лишнее слово или не так посмотрит. Полиция, хоть и знает о нем, поймать парня даже не пробует – все они люди, все ценят свою жизнь, у всех есть семьи… И никто не хочет однажды обнаружить если не себя самого, то кого-то из членов семьи с перерезанным горлом и фишкой из казино на остывшем теле. Фишка – его отличительный знак. Диктор никогда не скрывается, не стесняется показать, кто стал причиной гибели очередной его жертвы и, убив, оставляет на теле фишку из казино.
Как уже было сказано, Диктора боятся все. За решеткой он никогда не был, ибо полиция не особенно старается схватить его и поэтому тот факт, что сегодня, по слухам, этот человек окажется здесь, среди мошенников, людей, никогда не причинивших никому физического вреда, откровенно ужасает.
– Непонятно, почему парня, промышляющего больше «мокрухой», запихивают к нам, – завершил свой рассказ пахан, – Разве что Трес поспособствовал в этом, помог…
– Кто? – Цыган, услышавший еще одно, неизвестное ему прозвище, недоуменно нахмурился. Собеседник его только махнул рукой.
– Этот еще более неизвестен, чем тот. Вроде бы парень взялся из ниоткуда, а сразу застолбил себе нехилое местечко наверху. Наши говорят, о нем никто не знает не только имени, но даже и лица, только прозвали Тресом потому, что поговаривают, будто в настоящем его имени всего лишь три буквы. Диктор вроде связан с ним, а у Треса, говорят, руки длинные…
Пол хотел спросить еще что-то, но не успел. От дверей донесся металлический лязг, возвещающий о ее открытии и железная створка, распахнувшись, явила взглядам всех присутствующих высокого молодого человека с небрежно сбитыми набок светлыми волосами, озорно блестящими голубыми глазами и широкой улыбкой на красивом лице с правильными чертами. Позади него маячили несколько конвоиров – явно больше, чем сопровождали в свое время самого Пола – замерших с не то испуганным, не то с уважительным выражением на бледных лицах.
– Заходи… те, – донесся не приказ, а скорее просьба, и парень, спокойно кивнув, легкой походкой зашел в камеру. Дверь за ним захлопнулась на редкость поспешно, торопливо заскрежетал запираемый замок.
Юноша, сбросив с плеча подобие рюкзака с какими-то вещами, не то оставленными ему, не то просто предметами первой необходимости, окинул взглядом затравленно взирающих на него заключенных и приветливо улыбнулся.
– Привет, ребята, – говорил вновь прибывший спокойно, даже мягко, но заключенные, к которым он обращался, почему-то отпрянули, старательно забиваясь в дальний угол. Пол, невольно подчиняясь стадному инстинкту, тоже попятился, направляясь к своему месту и усаживаясь на него, хотя страх сокамерников пока был ему не особенно понятен. Ничего угрожающего в молодом человеке не было – голубые глаза его смотрели дружелюбно, открытое лицо располагало к себе, как и широкая, спокойная улыбка, да и вообще в этой обители людского горя незнакомец казался едва ли не случайно проникшим сюда лучом света.