Перебирая наши даты
Шрифт:
Видел я Желудкова раза три, и то мельком, но слова его слышал. И удивлялся подлинному приятию и прощению. Удивлялся нежеланию чего-то чему-то противопоставлять и что-то осудить, кроме одного — возлюбить или понять, что одно и то же.
Если и возможна религия в наше время, то только такая: полюбить, понять и простить.
Остальное — либо метафизика — до чего она сложна! — либо политика — до чего она пуста!
Метафизика — для избранных; политика — для подлых.
А религия вроде
Понятно, однако, что интеллигент или полуинтеллигент, вроде Исаича, хочет официальную, навязшую в зубах идеологию отринуть. Это функция его совести, барьер его отвращения. Он ведь повязан этим был (и Светов, и Светов!). Он ищет «анти». А это «анти» — христианство.
Христианство для него знак разрыва с прошлым, знак нового состояния.
Но возлюбить он не может.
Как можно возлюбить ближнего, который так слаб, гнусен и бездуховен! Ближнего, который готов того же Исаича распнуть! Нет, любить невозможно!
Как возлюбишь вертухаев, конвойных, сук, прокуроров, судей, чекистов; как возлюбишь Сталина и Берию, и всю клику, и всю партию? И все человечество, и всю систему? И все на свете?
Возлюби, попробуй!
И возникает христианство без любви
Христианство веры, а не прощения.
Христианство церкви, а не веры.
А мы-то ведь еще и того воспитания.
Мы всю жизнь боролись. Мы всю жизнь отрекались, поносили и разоблачали.
С разоблачения и начинается «неохристианство». С разоблачения инакомыслящих.
Ну и, конечно, спектакли любит наша интеллигенция. Надо повыламываться, пококетничать, покрасоваться, покреститься, причаститься, помолиться.
Что вы знаете об этом? Что знаете об этом вы, прочитавшие десяток непонятых вами церковных трактатов?
Вы хотите ввести в России новое безбожие, крещение без благодати, венчание без святости, отпевание без прощения!
Новое идолопоклонство.
Религию без Бога.
Идеологию без смысла.
Забавляйтесь, неохристиане, бывшие комсомольцы, бывшие ортодоксы, дети бывших комиссаров, нынешние ломаки и актеры!
Не отмолите грехов своих во храмах нынешнего синода.
Веруйте! Я не верю вам.
Бог Солженицына
С., может быть, и деист, но не христианин.
Месть, бунт и неподчинение власти, непомерная гордость — разве это подходит для религии кротости, смирения и подчинения.
С. призывает к насилию. Христианство — к ненасилию. С. и Толстой — антиподы.
Бог С. нечто вроде ЦК партии, спускающего директивы, право толкования которых взял на себя С.
Противоречия А. И
Они ясны:
1. Он по темпераменту, по натуре — кулачный боец, мятежник, Пугачев; его стремление — месть, расправа; он откровенно всем этим любуется: насилие против насилия. А революцию отрицает.
2. Он за свободу. Но считает, что свобода еще не по росту русскому народу. Следовательно — против свободы, против демократизации.
А за что же? За мягкую диктатуру? За падение свободы сверху?
3. Он христианин. Но без терпимости, без любви, без свободы совести.
Это все очень заметно «элитарному» читателю. И он готов спорить с А. И., даже отказаться от него, осудить. Так спокойнее.
А надо принимать его не как учение (учение не годится), а как личность, то есть как писателя. И тут уже измерять его размахи и масштаб..
Из подённых записей
5.2. Жалею, что год не писал. Вчера приезжали Толя и Муза. Т. пересказывал манифест русских фашистов.
Преодоление одиночества — не присоединение к множеству, а выделение из множества (патриархальный быт— семья, нация, класс, партия).
У Гитлера партия и нация совпали. Мы отличаемся от него тем, что нация и партия у нас совпасть не могут. Попытка их свести — гражданская война, восстание наций.
Читал Авторханова. Первая часть — весьма интересна. О второй мы знаем больше.
Вообще мы много стали знать.
У нас с Г алей выработался стиль и новое понятие о жизни. Инородные элементы отпадут.
Опалиха. Пьяный ко мне:
— Эй, басурман!
Другой пьяный:
— Это не басурман. Это писатель….
10.2. Кирсанов один за столиком в ЦДЛ — ском баре. Перед ним рюмка коньяку. Ни друзей, ни собутыльников, ни учеников:
— Я горжусь тем, что не приобрел учеников. Почему, собственно? Кирсанов мог учить только версификации и эгоизму. Этому и без него научился Вознесенский.
— Дотянуть как-нибудь до десяти вечера. А там домой, спать.
Он идет за новой рюмкой.
Так почти каждый вечер. Когда же он пишет свои длинные поэмы?
Слегка оживившись, читает мне куски из поэмы о дельфинах.
Я быстро напиваюсь, глупею. И в тумане отправляюсь домой на такси.
12.2. Когда мы ничего не знали, казалось, что никакой оппозиции не было, что партии были безнадежно разгромлены к 22–му году: что все это выдумки. А кое — какое движение было. Были идейные троцкисты, правые, эсеры и пр.
Кровавая трагедия была трагедией с сюжетом и действующими лицами. Победили в ней не бесстрашные, а кровь.
Мы забыли, что революция еще была рядом, что существовали ее кадры.