Перед прочтением — сжечь!

Переяслов Николай Владимирович

Толпа закричала «Браво!», стоявшие на площади засвистели и захлопали в ладоши, и одновременно с этим я услышал, как, перекрывая шум голосов и аплодисменты, в воздухе разрастается ревущее гудение мощного автомобильного клаксона и, повернув голову на этот сигнал, увидел, как, раздвигая толпу, к зданию Администрации движется огромный зелёный бензовоз, вслед за которым, словно мелкие суда за ледоколом «Арктика», врываются на площадь колонны сторонников Блока «Трудящиеся России» (в просторечии — БТР) во главе со своим лидером Виктором Бомбиловым и высоко поднятыми над головой транспарантами: «Страшнее, чем иго монголо-татар — раздутый в России буржуйский пожар», «НАТО — это смерть стране! С НАТО мы сгорим в огне!», а также: «Интересно, чьи же интересы защищают по России бесы?». Подъехав к парадному входу Администрации, бензовоз остановился, и на его капот взлетел невысокий кругленький человечек с мальчишеской чёлкой на лбу и вывернутыми губами.

— Соратники! Братья! Красногвардейцы! — истерично закричал он в мегафон, жестикулируя свободной рукой. — Опомнитесь и прозрейте! Посмотрите вокруг себя! Неужели вы не видите, что смертельная западная зараза добралась уже и до нашего города?

Сначала рок и наркотики, потом проституция, гомосексуализм и СПИД, а теперь секты, сатанисты и иная нечисть, устраивающая на наших улицах свои ритуальные сожжения! Долой демократов! Даёшь власть трудовому народу! Россия — не для буржуев!..

— Ур-р-ра-а-а!.. — взмыло над площадью, так что с окрестных деревьев сорвались в небо все воробьи и вороны.

Поддавшись массовому порыву, я тоже начал аплодировать выступающему и, завертев головой в поисках поддержки своих чувств, увидел, как из примыкающих к площади улиц появляются уже знакомые мне чёрный, красный, синий, розовый, серебристый и жёлтый фургоны, над люками которых виднеются фигуры стрелков с огромными ружьями в руках. Ближе всех ко мне находится смолянисто чёрный фургон, украшенный по бортам сверкающими зигзагообразными молниями из нержавейки — Лёха говорил, что он называется «Мясовозка», и над вращающейся турелью на его крыше возвышается парализовавшая меня когда-то фигура одетого в чёрный китель человека без лица. Я и сейчас вижу, что на месте лица у него находится какое-то чёрное пятно, хотя это и не мешает ему приложиться этим пятном к прикладу и, поймав на мушку цистерну бензовоза, нажать на курок. Мне хорошо видно, как из чёрного ружейного дула вылетает несоразмерно большая пуля, как она пересекает заполненную народом площадь и ударяет в зелёный бок ёмкости с горючим. Мне не раз доводилось видеть в американских боевиках, как взрываются автомобили, но это не идёт ни в какое сравнение с тем, что произошло на моих глазах перед зданием нашей районной Администрации. Сказать, что посреди людского моря вдруг распустился золотой цветок или вздулся огненный пузырь — это значит, не передать и сотой доли того, что произошло на самом деле, потому что такого я не видел ни в одном фильме. В считанные доли секунды бензовоз вспух, как настоящее огненное солнце, перекрывшее собой все шесть этажей административного здания, при этом кипящие струи бензина, как тонкие огненные иглы, выстрелили во все концы площади, в одночасье превратив несколько тысяч участников митинга в живые мечущиеся факелы. (До меня эти горящие брызги не долетели всего лишь на какой-нибудь десяток метров, а то бы я сейчас вам эту историю уже не ли рассказывал…)

Окаченное, как из ведра, несколькими тоннами горящего бензина, моментально лопнуло всеми своими стеклами и тут же заполыхало практически всё здание Администрации. Визг и вопли наполнили площадь, взлетев аж до самого неба, но даже они не смогли заглушить собой отчаянного нечеловеческого воя, вылетающего из окна расположенного на самом верхнем этаже кабинета Марселя Наумовича Шлакоблочко. Воя, от которого у всех собак города сразу же встала дыбом шерсть на загривках, потому что они даже на расстоянии узнали в нём голос своего заклятого врага — волка. Видимо, в последнюю минуту жизни звериная сущность таившегося в главе Администрации оборотня всё-таки взяла окончательный верх над его человеческой оболочкой.

Я и сам почувствовал, как у меня от этого воя похолодело сердце — почему-то именно ему, а не предсмертным воплям сгорающих заживо участников стихийного митинга было дано проникнуть в сокровенные глубины моего подсознания и пробудить там чувство парализующего ужаса. Стоя столбом на краю площади, я медленно повёл взглядом по сторонам и вдруг с изумлением увидел, как, стремительно водя стволами ружей за сбивающими с себя огонь горожанами, пассажиры цветных фургонов хладнокровно расстреливают тех, кто пытается вырваться за пределы этого огненного карнавала и спастись от смерти. Шесть улиц выходило на площадь и в устье каждой стояло по фургону-убийце, перекрывая несчастным дорогу к спасению. Ближе всех от меня, как я уже говорил, была чёрная «Мясовозка», на остальных пяти углах стояли розовый «Парус мечты», синяя «Свобода», ярко-красная «Стрела следопыта», серебристый космофургон «Рути-Тути» и ярко-жёлтая «Рука справедливости». И над крышей каждого была видна фигура человека с ружьём, безостановочно палящего в людей на площади.

Я в ужасе осенил себя крестом. И тотчас, словно его начертание молнией полосонуло их по глазам, все шестеро на мгновение прекратили стрельбу и повернули головы в мою сторону. И я понял, что должно произойти в следующие секунды…

Резко развернувшись, я бросился бежать за угол ближайшего дома. И не услышал, а каким-то пятым, шестым, седьмым или, Бог его знает, каким чувством почувствовал, что все шесть стрелков повернули ружья в мою сторону. Кажется, я даже пару-тройку раз видел, как, выбивая серые столбики пыли, прямо под моими ногами прожужжали эти странные бочонкообразные пули с остро заточенными носами, а одна из них — уж это-то я точно помню! — просвистев над моею головой, даже разбила чью-то открытую форточку в огибаемой мною «хрущёвке». Я не думал, куда я бегу — я не помнил в эти минуты ни о нашем подвале, ни о своей то ли сгоревшей, то ли нет квартире, — ноги сами уносили меня куда-то прочь от площади, сделавшейся вдруг похожей на огромную кастрюлю, с кипящей в ней смертью. Я не знаю, сколько продолжался этот бег. В какой-то момент я вдруг просто почувствовал, что сейчас у меня остановится сердце, и, с трудом переводя дыхание, сделал несколько неверных подламывающихся шагов в сторону увиденных невдалеке высоких кустов шиповника и рухнул на поросшую густой зелёной травой лужайку. Последнее, о чем я успел подумать перед тем, как вырубиться, было осознание того, что я всё ещё сжимаю в руке остаток недоеденного мною завернутого в целлофан батона…

Глава 17

ТРУСЦОЙ ОТ СМЕРТИ

…Не знаю, поверит ли кто-нибудь во всю эту рассказываемую мной здесь историю, но я чувствую, что если не вывалю её сейчас на бумагу, то она просто сожжёт меня изнутри, как спрятанные за

пазуху горящие угли. Человеку всегда было свойственно находить облегчение своим болям в беседе, разделяя мучащие его проблемы с ближними. А то, что довелось пережить за это ужасное лето мне, имеет, к сожалению, далеко не личный характер, так что я ещё и права не имею утаить его от всех живущих со мной в одно время и в одинаковых историко-культурных обстоятельствах. Хотя, повторяю, что, пересказывая сейчас всё случившееся в те страшные дни на улицах Красногвардейска, я и сам уже не вполне могу поручиться за то, не домысливаю ли я чего-нибудь теперь задним числом. Но нет, я ведь отчётливо помню, как, например, очухавшись тогда после своего спасительного кросса почти через весь город, я обнаружил себя лежащим под кустами усеянного краснеющими ягодами шиповника и, осмотревшись по сторонам, понял, что нахожусь на территории детского садика «Дюймовочка», принадлежащего городскому автохозяйству. Я помню его, потому что несколько лет назад, ещё до моего знакомства со Светкой, у меня был довольно продолжительный и многообещающий роман с одной длинноногой девахой, работавшей здесь воспитательницей в младшей группе. Позже она выехала со своими стариками сначала в Италию, а оттуда в штат Иллинойс в США, где у них вдруг обнаружились какие-то довольно состоятельные родственники. Помнится, она ещё прислала мне оттуда два восторженных письма, в одном из которых умилительно расписывала, какой это замечательный и богатый на выдумки праздник Хэллоуин, а в другом сообщала, что режиссёр местного театра господин Ллойд Джереми Патрик пригласил её участвовать в репетициях спектакля в честь дня святого Валентина, в котором ей доверили роль Приносящей Радость. Однако это письмо оказалось последним, и, как я впоследствии узнал от одной из её бывших подружек, последним для моей длинноногой знакомой оказался и столь страстно ожидаемый ею день святого Валентина. Она, как рассказывала мне эта её подруга (а ей об этом написали из Иллинойса сами старики погибшей), и вправду сыграла там на открытии праздника какую-то довольно успешную роль в уличном балагане, после чего в городе начался массовый Карнавал Любви. В этот день там все у них по традиции демонстрируют друг другу свою любовь — целуются со всеми встречными, обнимаются, а то и предаются самым откровенным любовным утехам, так что город становится похожим на большой публичный дом под открытым небом. Вот и Приносящая Радость приглянулась одному обкурившемуся марихуаны чернокожему парню, который, не утруждая себя выяснением её согласия, сграбастал начинающую артистку прямо на главной площади в свои чёрные объятия и принялся целовать при всех в губы, лезть рукой под блузку, а там и задирать с недвусмысленными намерениями её специально сшитую к театральному действию юбку. Я помню, сколько мне пришлось повозиться с ней здесь, в Красногвардейске, прежде чем мне было позволено добраться до заповедных холмов и ложбинок, поэтому я достаточно хорошо могу представить себе ту реакцию, которая последовала на действия этого обкурившегося афроамериканца. Однако Америка — не Россия, там понятия о свободной любви совсем не такие, как у нас, и если уж ты заявил, что чтишь святого Валентина, то должен демонстрировать ему своё почитание не только на театральных подмостках, но и во всей остальной жизни. А потому строптивость моей длинноножки по отношению к чернокожему наглецу была воспринята им как недопустимое личное оскорбление и, выхватив из кармана большой выкидной ножик, он восемь раз подряд всадил ей его в живот, норовя попасть в то самое место, куда его только что не допустили. Пока прибыла расхваленная в одноимённом телесериале скорая помощь, израненная маньяком девушка, не приходя в сознание, скончалась от потери крови.

Всё это самым неожиданным образом вынырнуло вдруг из моей памяти, едва только я открыл глаза и увидел вокруг себя знакомые корпуса и игровые площадки «Дюймовочки». Вон там, на качелях, мы когда-то впервые поцеловались, на той вон скамейке я дерзнул дотронуться до её груди и довольно ощутимо получил за это кулаком по лбу, а в том деревянном теремке с витыми колоннами у входа она наконец-то сама…

— Попси, Попси! Смотри, как тут красиво! Давай отдохнём под этим грибочком и немножко попьём! У меня уже совсем пересохло в горле! — послышался вдруг откуда-то (как мне почудилось — сверху) разливающийся валдайским колокольчиком детский голосок и, повертев головой, я и на самом деле увидел, как, паря на широченных перепончатых крыльях, на землю опускается невероятная по своей фантастичности парочка — одетый в чёрный костюм старик лет семидесяти с голубым шейным платком у горла, и на его сцепленных замком руках, точно на подвесном сидении под дельтапланом, бледнолицый худенький мальчуган лет пяти-шести в вылинялых голубоватых джинсах и красной футболке с белыми, хорошо читающимися словами: «Романцева — на мыло!»

Не в силах больше ничему удивляться, я, затаив дыхание, смотрел, как старик аккуратно спланировал на игровую площадку рядом с раскрашенным под мухомор грибком и сложил крылья. Впрочем, в сложенном виде они сразу же перестали быть крыльями и стали похожи на широченный старомодный плащ, чёрный снаружи и красный внутри. Но более всего меня поразило даже не это, а его нос и руки, которые вблизи напоминали скорее острый орлиный клюв и когтистые птичьи лапы. Хотя, что касается мальчика, то он показался мне вполне обыкновенным малышом, разве что немного нездоровым с виду.

— Попси, пить! — напомнил мальчишка, и старик ласково погладил его по голове своей когтистой ладонью.

— Сейчас, милый. Поиграй вон пока в песочнице, а я пойду тебе чего-нибудь раздобуду…

Он высоко вскинул голову и, втягивая в себя этим своим крюкоподобным носом воздух, начал медленно поворачиваться вокруг своей вертикальной оси и вдруг замер, уставившись на скрывающую меня от посторонних глаз стену кустов шиповника. Не знаю, почему, но я опять почувствовал, как ужас наполняет мою душу, и попытался сжаться, втягивая голову в плечи и опуская тело к земле. Я видел, как, нервно подрагивая ноздрями и принюхиваясь к пойманному запаху (к моему запаху?), Попси сделал медленный шаг в мою сторону, и в эту минуту рядом с открытыми воротами детсада завизжали тормоза автомобиля, и чей-то не терпящий возражений голос нетерпеливо приказал: