Перед вахтой
Шрифт:
Объявили антракт, и они вышли в коридор, и Нина все еще улыбалась и была доброй к Дамиру. Она спросила его:
— Наверное, ты хочешь курить?
Дамир хотел курить, но он тоже стал добрым от пьесы и от близости Нины, и он сказал, что лучше пойти в буфет, понимая, как противно будет девушке дышать махровым' воздухом курилки. Они сели за столик, и Дамир собственным ножом открыл лимонад, потому что официантки метались как спасающие имущество погорельцы. Потом он сходил к буфетной стойке и доблестно, без очереди добыл коробку конфет.
— Спасибо, — сказала Нина и стала есть конфеты и пить лимонад.
Они сидели, кушали и пили, поглядывая друг на друга. Совсем как два голубка у кормушки.
— Ты милый, когда молчишь, — сказала Нина.
— Да, — отозвался Дамир смущенно. Он не привык к ее похвалам. — Мне бы еще роста чуть побольше. А то ты едва не выше меня. Тебе неудобно от этого?
— Это не главное, — сказала Нина. — Может быть, ты еще подрастешь. Посмотри, вон идет моряк в такой же форме, как у тебя, а с ним девушка на голову выше. И ничего неудобного.
— Это наш, — узнал Дамир. — Гришка Шевалдин с третьего курса. Разгильдяй и ядовитый болтун, но хитрый. С поличным не попадается. Ты его однажды видела на вечере.
— Не помню, — сказала Нина. — Ах, помню… В тот день когда…
Она увидела, как к хитрому разгильдяю Гришке Шевалдину подошел Антон с той девушкой, которая встречала его у старинной казармы, с поразительно красивой девушкой, из-за которой, наверное, она сейчас не с Антоном. Весь путь от Ленинграда она думала, как он изумится и обрадуется и как им хорошо будет вместе в праздник.
Что ж, добрый плод познания вырастает на корявом стволе опыта. Больше с ней в жизни такого не случится…
Антон увидел ее… и замер на месте, и побледнел еще больше, чем Нина, и хорошо, что Григорий вынул у него из пальцев мороженое.
Заметив, что Антон увидел ее, Нина крепко взяла Дамира подруку, придвинулась к нему и, касаясь волосами его лица, сказала:
— Не будем с ними встречаться. Пойдем в зал.
Антон не узнал только, что Нина проплакала всю ночь в поезде. Из-за того, что она, никогда ни в кого не влюблявшаяся, внезапно влюбилась в Антона так без памяти. Из-за того, что обманулись ее надежды. И еще из-за того, что Дамир, противный своей уверенностью, по-хозяйски поцеловал ее на вокзале перед отходом поезда.
«Никогда никого не буду любить, — думала она, плача, никогда ни за кого не выйду замуж, я их всех презираю…»
А скажите, что ей оставалось делать?
Часть 2
Всем участникам парада вписали благодарность министра. Это весомая штука. Не просто «спасибо, товарищ курсант», а все равно что снять с него все предшествующие взыскания. С этого момента даже самый забубённый разгильдяй, вовсе потерянный во мнении начальства, очищается и получает возможность начать жить заново. Прошлое смыто. Дерзай!
Крепкий народ воспользовался случаем сделать шаг вперед. Что касается слабовольных, так они опять валялись в постели после сигнала «подъем», опаздывали в строй, забывали побриться перед утренним осмотром, курили в неположенных местах, грубили старшинам, нарушали форму одежды, читали па лекциях художественную литературу и получали наряды вне очереди, выговоры и оценки в два балла. А преподаватели теперь нажимали, наверстывая упущенное за время подготовки к параду.
Самодеятельностью Антон категорически пренебрег, и Сенька с Германом, оправившиеся кое-как от московского потрясения, отыскали себе на 4 курсе другого аккомпаниатора — пай-мальчика с шубертовским уклоном. Но после первого же концерта изругали его и отказались от услуг, ибо даже дурацкие песенки он ухитрялся исполнять томно.
Антон отдался учебе и боксу.
Пал Палыч исследовал его, взвесил, расспросил о Москве, поработал с ним на лапе, потом в перчатках.
— Добро, — сказал Пал Палыч. — Пора нагонять вес. Он распорядился, чтобы Антону давали на завтрак миску овсяной каши, и за столом ухмылялись, глядя, как он жует голубоватую кашу.
Сперва Антон очень уставал на тренировках и даже заснул как-то раз в бане, но скоро вошел в ритм. Тренировки перестали утомлять до полусмерти, глаза на лекциях не слипались, и он почувствовал себя ловким, сильным и уверенным в своем могуществе. Состояние души было отличным. С учебой тоже все шло благополучно, и он со вздохом (нехорошо же!) давал списывать свои работы менее усердным. Спросил однажды Пал Палыча:
— Вы… в ту субботу… передали цветы? Прислушивался к сердцу. Оно не дрогнуло.
— Лично в руки, — сказал Пал Палыч. — Не жалей, Тоник. Это было опасное для тебя существо…
Он не жалел. Леночка изгладилась из памяти сердца. Наверное, и потому, что Нина устраивалась в сердце все прочнее.
В субботу Пал Палыч посоветовал ему пойти в театр. Антон купил два билета и позвонил Нине. Она спросила (не сразу):
— Кто это?
Антон знал, какой у нее слух… Он повесил трубку и смотрел балет «Спартак» в горьком одиночестве. В воскресенье, пораньше вернувшись из-за города, он не сдержался и позвонил снова.
— Кто это? — так же не сразу спросила Нина.
— Это я, — сказал он. Нина повесила трубку.
Надо было рассказать ей, как он раскаивается, и в субботу он снова позвонил бы, но тренер выставил его на городские соревнования. За неделю Антон одержал пять побед, чего с лихвой хватило на третий спортивный разряд. Он цвел от радости.
— Чему ты радуешься? — упрекнул его Пал Палыч. — Через месяц тебе придется работать с перворазрядниками. Не просто работать, но побеждать!
Суббота оказалась у него свободной, и он позвонил Нине. Сказал, что «это Антон», и она не повесила трубку.
— Да, я приезжала в Москву, — ответила Нина. — Я могла бы сказать, что к Дамиру, но я приезжала к вам, Антон. Вы не могли представить такого? Я надеялась, что ваше воображение богаче. Вы раскаиваетесь? Успокойтесь, этого мне не надо. Что мне надо? Мне надо все. Целиком. Меньшее меня не привлекает, без него я обойдусь очень легко. Прощайте, Антон.
Он позвонил в воскресенье, и она снова сказала «прощайте»
Все.
Никаких надежд.
И довольная физиономия Дамира каждый день перед глазами.