Перед вахтой
Шрифт:
— Имеется, — сказал мичман Дулин. — Прокладки и все такое.
— Так заменяйте! — приказал Кипяченов. — Да поживее.
— Девяносто минут, как по инструкции, — пожал плечами мичман.
— Ты несмышленыш, Дулин! — заорал Кипяченов. — За девяносто минут нас на берег вышвырнет, выше линии прибоя! Даю тебе сорок минут на всю операцию.
— Это еще неизвестно, кто несмышленыш, — обиделся мичман. — Вы попробуйте за сорок минут хотя бы снять старую головку!
— Нет, это вы попробуйте! — еще повысил голос младший лейтенант Кипяченов. — Ступайте в машину, и чтобы через сорок минут!.. — он погрозил указательным пальцем.
Катер раскачивало все сильнее, и механик, хватаясь за выступающие детали оборудования, пошел к своему машинному люку. С той стороны уже слышались удары железного по железному.
— Дай карту, — сказал командир, и Антон вынес из рубки ни мостик путевую карту. Младший лейтенант повел по ней пальцем. — Глубина метр пятьдесят в миле от берега. При этом ветерке через полчаса мы там будем. Все, брат, отплавались…
— Радист! — крикнул командир, и на мостике возник тоненький старшина второй статьи. — Давай, Венков, аварийную.
— Не имею такой возможности, товарищ командир — доложил Венков. — Генератор не работает, питания нет. Как же без питания.
— Ах, Венков, Венков, — вздохнул командир. — В похоронном бюро тебе работать, а не на плавающей единице.
— А вы сами попробуйте без питания, — обиделся Венков. — При чем тут похоронное бюро?
Он поежился под ветерком и ушел в свою радиорубку. Командир нервно колотил кулаком по поручню.
— Может, я могу чем-нибудь помочь? — предложил Антон.
Младший лейтенант небрежно взглянул на него и сказал:
— Если бы у меня развалился воз с дровами, тогда ты мог бы помочь.
Антон надулся на командира. Цепляясь за леер, он прошел на бак и подвинтил стопора на якорь — цепи. Тут его окатило слева морской водичкой, и он поспешно вернулся на безопасный в этом отношении мостик.
— Хоть бы одна шаланда появилась в поле зрения, — сердито произнес Кипяченов. — Когда не надо, их целые флотилии ползают…
— А почему бы не стать на якорь? — задал Антон вопрос, который давно уже щипал ему язык. Он и на бак ходил для того, чтобы обратить внимание командира на этот предмет.
Полагал по молодости, что моряк может забыть в лихую минуту про свой якорь. А тут вот он явился и напомнил…
— Милый человек, ты чем смотрел на карту? — поинтересовался младший лейтенант Кипяченов.
— Глазами, конечно, — сказал Антон.
— Почему ж ты не увидел, что под нами сто пятьдесят метров?
— Да, на такой глубине… — согласился Антон. Командир ткнул пальцем в карту:
— Вот сюда донесет, тогда бросим яшку… Только слабая надежда. Грунт — плита. Поползет, змей.
Море было пустынно, и берег все приближался.
Все-таки младший лейтенант Кипяченов хорошо знал море и все его коварные, человеконенавистнические штучки. Якорь полз по гладкой каменной плите и лишь немного задерживал дрейф. На мелководье волна усилилась, вздыбилась, забесилась, и ровно через сорок минут после того, как лопнула головка блока цилиндров, бедный старенький катер МО-32 шарахнуло днищем о грунт. Такого Антон еще не испытывал, и сердце его сжалось. Можно даже сказать, что он испугался, и в этом не будет большого вранья. Испугался, конечно, не за жизнь свою — на полутораметровой глубине он как-нибудь уж не утонул бы, — испугался, что погибнет корабль, что не будет выполнено, может быть, важное задание, что плохо придется командиру, младшему лейтенанту Кипяченову. Даже при маленькой аварии всегда возникает противненький холодок где-то в самой середке груди. Принято называть его страхом.
— Боцман, осматривать помещения! — крикнул командир.
— Есть осматривать! — отозвался боцман и полез внутрь. С минуту было спокойно, потом опять шарахнуло, еще и еще раз; потом хрястнуло последний раз, заскрипело, заскрежетало, застонало — и дрейф прекратился.
— Мичман, — сказал Кипяченов в переговорную трубу, — одень моториста, пошли осмотреть винт… Да, уже сидим. Плотно. Сколько тебе еще вертухаться с головкой? С полчаса? Могила, мичман. Можешь писать на деревню, чтобы пекли к встрече пироги. Охотин тебя демобилизует… А меня? С меня последнюю звездочку снимет. Ну, давай шевелись, мичман. Зачем? В надежде на чудо!
Моторист в черном резиновом костюме и в маске полез за борт. Поныряв вокруг корпуса, он забрался на борт и доложил командиру:
— Сплошная муть, ни беса не видно. Все на ощупь.
— Что именно на ощупь? — спросил младший лейтенант.
— На ощупь две лопасти немного погнуты, а перо руля нормально. Сидим всем килем, прочно. — Моторист обхватил руками плечи. — Озяб я там, товарищ командир.
— Бегом в машину, согреешься! — сказал ему командир.
Моторист громко вздохнул и поплелся к люку. Пришел боцман и доложил, что корпус выдержал и водотечности не наблюдается.
— Очень утешительно, — сказал младший лейтенант Кипяченов. — Отметим это положительное обстоятельство в докладной записке.
Волна накатывалась с носа, и под днищем поскрипывало. Антон понимал, что катер затаскивает на мелководье все дальше. Он перегнулся через поручни и увидел на борту обнажившуюся ватерлинию. Его мучило сознание своей бесполезности, и он утешался лишь тем, что ни командир, ни боцман, ни прочие члены команды тоже ничего не могут поделать. Делом снимался только механик с мотористами, да и то они уже опоздали: не все ли равно, сидеть на мели с исправным мотором или с поломанным?
А под днищем все поскрипывало, и с каждым ударом волны ватерлиния приподнималась на малюсенький микрон.
Явился перемазанный мичман Дулин в комбинезоне, теперь уже не с красным, а коричневым лицом и длинной ссадиной на лбу.
— Так что, значит, за семьдесят три минуты успели, — похвастал мичман. — Попробуем, командир?
Взревел мотор, и бурун запенился под кормой, а МО-32 стоял недвижимо, чуть накренившись на левый борт, носом к серо-коричневому морю. Механик дал самые полные обороты, но от этого только палуба под ногами мельче задрожала.