Перекрестье земных путей
Шрифт:
На обратном пути пес громко залаял. По рухлядным Мойтурук подавал другой голос, а тут лай был тревожным. «Хищник», – понял Тимир. Конь на бегу прижал к голове уши, скосив в сторону паволока вытаращенный в испуге глаз.
Снизу на ель тяжело поднялся ворон, раздосадованный нежданным появлением собаки и человека. Мойтурук неистово призывал к чьему-то недавнему пиршеству. На земле в отдалении друг от друга валялись голова и освежеванное туловище белой собачонки. Ворон не улетал. Ждал ухода непрошеных гостей и с наглым бесстрашием вертелся на ветке.
Тимир
Видимо, неведомый хищник выпотрошил добычу второпях. Пожирал вместе со шкурой – значит, голоден был. Но почему не доел или не закопал хотя бы в палые листья, оставил столь роскошные объедки зверькам и птицам?
Кузнец кивнул вороне: не мешаю тебе, и отъехал.
По пути Мойтурук зарычал страшно, хрипло, дыбом поднял мощный загривок. В кустах промелькнула пепельная тень. По краю паволока, как-то странно вихляясь и подпрыгивая, бежал огромный волчище.
Тимир сердито прикрикнул на пса, готового кинуться вслед.
Волки издавна делили долину с людьми. «По негласному уговору, вот так вот, э-э-э», – говаривал старый Балтысыт. Серые не допускали к Элен сородичей из других лесов и сами не трогали скот, принадлежащий двуногим соседям. Волк, что посмел загрызть собаку, явно не знал местных обычаев. Может, задавил собачонку у какого-нибудь аймака и принес сюда.
Стало быть, близ человеческого жилья бродит опасный зверь. Это была весьма неприятная новость.
Небесные ярусы незаметно заволоклись сплошными облаками. Выпал долгожданный снег. Небо опамятовалось, вспомнило о грядущей зиме и спешило убрать обнаженную землю в белую шкуру мягче нежной шерстки на пуповине рыси. Недаром небо вчера вечером багровело – знать, вываривало снежный суорат.
Невинная снежная прохлада успокоила Тимира. Ездил-шагал по лесу умиротворенно, отдыхая душою. Домой повернул коня только в сумерках. Подъезжая почти уже к ночи, увидел свет в кузне. Кто-нибудь из ковалей мог лить красную медь либо выполнять срочный заказ…
Что-то слишком часто в последнее время ночная работа не давала роздыха кузнечным инструментам. А если неугомонная ребятня наловчилась ковать без взрослого надзора? Драгоценного угля зазря нажгут! Вещи попортят, сами поранятся, не сумеют правильно рудную нечисть изгнать… Ох, и задаст сейчас своевольникам хозяин кузни!
Дверь открылась бесшумно. Голый по пояс, в кожаном фартуке, кузнец стоял спиною к двери и не заметил вошедшего. «Чанг-чанг! Чунг-чунг!» – весело стучал молот. Отсветы красного огня кувыркались и вспыхивали на тугих мышцах ладно скроенного костяка.
На наковальне пламенела полоса железа. Блестящие от пота руки поднимались с оттяжкой, тратя мощи при замахе ровно столько, сколько требовалось для ковки. Тут и непосвященный бы понял, что видит перед собою изрядного умельца. Тимир мог ходить позади сколько угодно: молодой человек был столь увлечен делом и углублен в себя, что ничего вокруг не видел и не слышал.
Но не до ходьбы-шума было главному кузнецу. Устойчивые ноги ни разу его не подводили, а тут дрогнули и подломились в коленях. Не сводя с ночного мастера потрясенных глаз, проехался вниз по ребристому косяку двери. Едва успел нащупать сиденье скамьи у порога, не то сверзился бы на пол. А как уселся, так и остался сидеть безмолвно, растерянно, только смотрел и смотрел. Дай волю, упросил бы госпожу-утро повременить, чтобы за всю ночь всласть наглядеться…
Рука наткнулась на что-то твердое в ровдужном лоскуте. Развернул – пластинка гладкая, маленькая, меньше ладони. Поднял ближе. Отраженный свет сальной плошки резанул по глазам. Тимир еле вскрик подавил – очутился лицом к лицу к себе самому!
Изделие было чище бронзового отражателя исчезнувших с Земли кузнецов орхо. Видно, сработал его владелец искусного секрета, наследник великих кузнечных кровей. Тимир дохнул на пластинку, наблюдая, как медленно сходит пар с матовой поверхности. Словно с воды, пущенной литься по черному серебру, да вдруг застывшей никогда не тающим льдом. Завернул в лоскут удивительное глядельце и положил обратно.
Разгоняя размягченный после ковки булат верхним клином бойка, Атын не видел отца даже сбоку. Поворачивал огненную полосу на ребро, сужал ее и удлинял подбойником, послушным ударам кувалды. Пылким осиным роем летали вокруг красные и белые искры.
Урана не лгала! Ухищрения ее со снадобьем Сордонга… Ворованный батас, отданный отшельнику за чудодейственные капли… Лицо честное, долу опущенное – испуганное, виноватое… Ох, Дэсегей! Все, что говорила жена, – правда. А главное – сын. Сын, продолжатель великого рода!
Тимир вытер слезящиеся глаза. Казалось, в этом искристом свете они начали очищаться от песка давно брошенной кем-то горсти. Они наконец узрели в Атыне истинно самородного мастера. Про таких говорят «с молотом рожденный»! А он-то, Тимир, пустоголовый ревнивец, себялюбивый глупец… Что ж он-то натворил за пять безрассудных весен! Все эти годы хладнокровно, неторопливо убивал любимую жену, которая подарила ему прекрасное дитя! Он, сравнимый с безумным батасом, резал собственный черень! Он своими руками крутил ремень несчастья, чинил надменные запреты наследнику, который есть и будет выше его в мастерстве и лучших человеческих свойствах!..
Так ужасался себе Тимир, гостем сидя в прародительской кузне.
Поверх обвиняющих мыслей всплывали другие. Незнакомое, радостное волнение перехватывало горло.
Внешне парень был точно таким же, каким Тимир помнил себя в зеленых веснах. Узкий торс, тугие бедра, высоко поставленные могучие ноги – кованые, говорили люди. Как прежде-то не замечал? Ох, и счастье, что правда маслом всплыла над черной неправдой-водой! Теперь Тимиру не будет страшен последний выдох в мехах не втуне прожитой жизни. Есть кому воткнуть в могильный холм кузнечную лопату, когда промчится последний жизненный круг!