Перекресток волков
Шрифт:
Я снова посмотрел в окно. Где-то там, за фонарями и рекой, осталась моя собственная семья. Я плохо ушел от них. Поругался с отцом, не попрощался с мамой и братом. Они ждут меня, уверен, но я все еще не могу вернуться. А когда вернусь… повернется ли у меня язык, чтобы попросить прощения?
Марат не спеша поднялся со стула.
— Лирика… все это лирика, рыжий! — он не любил оголять свои чувства. И в каком-то смысле это было правильно. Чувства делали их уязвимыми, а в этом мире уязвимость не была в чести. — Спать пора. Завтра будет тяжелый день.
— У нас теперь каждый день —
Кис был ему братом и значил для него несравненно больше, чем для нас всех.
— Давай, — согласился Марат. Потом посмотрел на меня. — Останешься с Крохой, а, Ной? Тебя он хоть как-то слушается…
— Останусь.
Что еще я мог ему ответить? Однажды я уже взял на себя ответственность за жизнь Крохи… С судьбой не спорят, это я усвоил очень, очень давно…
Фонарь мигнул и погас. В кромешной темноте снова, как и в тот день, когда умер Кис, повалил снег. Но теперь он падал красиво, медленно, убаюкивающее.
В эту ночь я снова не смог уснуть.
На девятый день после смерти Киса Андрей принес домой большой пластиковый ящик.
— Это зачем? — поинтересовался Марат.
— Помянуть. Кис любил пиво…
Я не понял, о чем идет речь, но спрашивать не стал.
…Курить я не умел, а спиртное пил впервые в жизни. Странные ощущения. Табак сушил горло, заставляя делать глоток за глотком. Горько и вкусно.
…Марат разливал янтарную жидкость по стаканам… что-то говорил Андрей… что-то о жизни и смерти… извечные скучные темы.
Я смотрел на игру пузырьков за стеклом и снова вспоминал лес. Я тосковал по дому. Тосковал все сильнее. Чувство это было невыносимо болезненным, тяжелым, и я глотал горький напиток, курил и вспоминал…
Ребята пьянели, курили, смеялись, рассказывали какую-то чушь, спорили… В какой-то момент я потерял связь с реальностью. Мой взгляд блуждал по равнинам незнакомых миров, удивительно разных и в то же время удивительно похожих. Небо — то прозрачно-розовое с золотисто-белой ватой облаков, то бездонно-синее, усеянное огромными чужими звездами, то черное, пустое, с одиноким странной формы диском луны, напоминающим глаз волка… Сладкий аромат меда в густом, как этот самый мед, воздухе или холодный ветер, скатившийся вместе со снежной лавиной с верхушек величественных гор… Запахи тысячи времен года одновременно… Проливной дождь, сменяющийся нестерпимо жарким солнцем. И везде, везде лес, тихий и родной, манящий и такой далекий, что хотелось плакать от обиды.
Потом чудесные картины вытеснила дикая головная боль.
— Похмелье, — несколько удивившись, поставил диагноз Андрей. — С чего бы? Мама дорогая, Ной! Ты что, раньше никогда не пил, что ли?
Говорят, Белый Волк не переносил алкоголь… Вот мы и не пьем. Спиртное, как и наркотики, слишком губительны для нас.
Я, конечно, не сказал этого вслух. Вряд ли Андрей по достоинству оценил бы мое откровение. Кроме того, мне казалось, что пиво здесь ни при чем. Просто я видел то, к чему еще не был готов, и теперь расплачивался за кусочек чужой памяти, ставшей
За два дня до Нового года Кроха привел к нам Бэмби.
Я тогда вернулся домой очень поздно. Медленно, до щелчка, повернул ключ в замке, приоткрыл дверь… (еще пара сантиметров, и раздастся противный скрип, способный разбудить не только всю квартиру, но и весь подъезд), осторожно протиснулся внутрь… закрыл дверь. Уф-ф! Ну и операция!
В комнате было темно. На кровати малыша кто-то спал. Еще не дойдя до нее, я понял, что это не Кроха. Я не смог толком разглядеть лицо человека, только широкий рубец на правой щеке. Мальчишка засопел во сне, натянул на уши одеяло — у нас было плохо с отоплением. Я вздохнул и, не раздеваясь, упал на свою кровать. Спать хотелось смертельно.
…Все было как всегда — огонь, боль, свет. Я закричал и проснулся. Кто-то тряс меня за плечо.
— Все нормально, — прошептал я. — Это только сон. Все хорошо.
— Сон? — раздался недоверчивый голос. Я открыл глаза.
Рядом, зябко кутаясь в одеяло, сидел мой новый сосед.
— Ты кто? — глупо спросил я, подозревая, что каким-то образом должен сам это знать.
— Бэмби.
Я заставил себя вспомнить, где мы виделись.
— Из больницы, да?
— Да. Твой друг, Кроха, сказал, что у вас можно немножко пожить. Можно?
Квартира была не моей. Так что, мягко говоря, парень обратился не по адресу. О чем я его и уведомил.
— А остальные уже согласились.
— Ну, тогда, конечно, можно.
Очень мило с их стороны интересоваться моим мнением.
— Спасибо. Я… Я остался без жилья.
Я промолчал. Что, интересно, я должен был ему сказать? Впрочем, он и не ждал ответа.
— Тебе приснился кошмар?
Я снял носки, спустил ноги с кровати. Холодный пол успокаивал обожженные во сне ступни.
— Нет.
— Ты метался по кровати и стонал. Удивительно, что весь дом не проснулся.
— Оденься, замерзнешь, — посоветовал я. Это прозвучало, как «не лезь не в свое дело», но Бэмби оказался то ли слишком тупым, то ли слишком упрямым.
— Моя мама говорила, что сон — это дар, которым надо уметь пользоваться.
Умно.
— А где твои родители?
Он потер еще не до конца заживший шрам.
— Умерли.
Я ждал продолжения. Продолжения не было. Что ж, я уважаю чужие тайны.
— Кстати, меня зовут Ной.
— Я знаю, — мальчишка улыбнулся. Лицевые мускулы у него были повреждены, и поэтому улыбка вышла какой-то странной, больше похожей на ухмылку. Где-то я читал про такое… У Гюго, кажется?..
Я тоже улыбнулся, одновременно пытаясь сообразить, кого он мне напоминает.
— Слушай, ты седой или…
— Или, — отрезал я. Желание посмеяться, вызванное почему-то словами Бэмби, разом пропало. — Дались вам мои волосы!