Переливание сил

Крелин Юлий Зусманович

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

На второй день пришла главный врач. Говорит — не расстраивайтесь. Большие операции делать не будете. Аппендициты, грыжи будете делать.

Зараза!

А я делаю всякие.

1962 г.

СЛУЖАЩИЙ

Все. Хватит с меня. На кой мне все это нужно! На кой мне эта хирургия! Уйду в поликлинику. Буду

ходить на работу к девяти, уходить в положенное время. Ночью спать спокойно. По вечерам ходить в гости, в театр. Сидеть дома с ребятами. До каких же еще пор мне мучиться! Вон сколько лет уже, а оперировать до сих пор еще так и не научился.

Ну все сделали. И оперировали вовремя. И операция прошла удачно, как мне казалось. Ну трудно было. Эх, если бы знать, что там точно не рак, а язва, я бы не делал такой большой операции. Какой-то ужас! Убрал бы меньше желудка, и теперь было бы все в порядке. А так мучайся, бегай по ночам в больницу. Хороший хирург сказал бы сразу, рак это или язва. Правда, в лаборатории тоже исследовали под микроскопом и тоже не уверены.

И вся жизнь в таких сомнениях. Сколько же можно сомневаться! Пока молод еще — сомнения интересны, а теперь...

Хороший хирург не ходит по ночам и по выходным в больницу. Сделал операцию и пошел домой — отдыхай. А тут бегаешь, бегаешь...

Хватит!

Что же мне с ним делать?! А сейчас уже ничего и не поможет, что будет то будет.

Время бежит как оголтелое. Быстро летит. В молодости медленно ползло. Узнавал тогда все время что-то новое. А сейчас летит — все то же самое. Ничего нового. Удивление не сдерживает уже время...

А выводов все не делаю.

Как же я не мог додуматься, что там?

И сейчас не знаю. Если б точно знать, что это не рак, все было бы легче.

А я как ребенок: желать, требовать научился, а думать нет. Вот теперь и мучаюсь.

* * *

Борис Дмитриевич заходил опять по комнате и очень недолгое время думал лишь о том, что надо сыну, который сейчас придет со двора, подогреть обед, но потом снова стал стенать и ругать себя.

* * *

А все от моей суетности, завистливости, вечно мне мало. Я всегда хотел быть лучше кого-то, каждый раз я хотел стать выше кого-то, сделать операцию лучше кого-то, как древний боярин — быть местом повыше.

* * *

Тут уж Борис Дмитриевич был совсем несправедлив к себе. Он уже ругал себя и за плохое и за хорошее.

Да, он всегда хотел быть лучше кого-то, кто лучше его, — потому и рос, так сказать, выделываясь в еще лучшего.

Подобные самобичевания и истязания не редкость в его жизни. Как только какая-то неудача, даже еще не неудача, а лишь возможность ее, — начинались его терзания.

Так и сегодня.

Сегодня он оперировал сравнительно

молодого сорокалетнего мужчину. Больше пятнадцати лет тот мучился от язвы желудка.

— Сильно болит у вас?

— Когда обострения — просто жить не могу! И боли и рвота.

— Много лежали в больницах?

— Почти каждый год. После больницы становилось легче. А каждую осень — опять.

— Операцию не предлагали вам?

— Конечно, предлагали. Да я боялся.

— Оперироваться надо. Очень уж место язвы у вас плохое.

— Боюсь я. Боюсь очень, доктор. А вдруг умру? А у меня дети еще маленькие...

— Я понимаю. Всякий нормальный человек боится операции. Думаете, я бы не боялся, доведись мне? Тоже, конечно.

— Так, может, обождем еще? Пока не будем делать?

— Вы понимаете, язва в таком месте желудка, что часто в рак переходит. А вы и так уже много лет болеете.

Короче говоря, Борис Дмитриевич уговорил его.

Взяли больного на стол.

Лежит больной на столе. Борис Дмитриевич уже помылся, надет на него стерильный халат, перчатки. Сверху еще руки его накрыты стерильными салфетками, и Борис Дмитриевич сидит на стульчике в углу операционной у стены. Руки, в перчатках и накрытые, соединил вместе и держит их перед собой на уровне груди. Ждет.

Ждет, когда больной уснет.

Больной лежит на спине. Его руки раскинуты в стороны и лежат на приставных маленьких столиках.

На одной руке слева — манжетка для измерения кровяного давления, трубка выслушивать, фонендоскоп, прикреплена к локтевому сгибу.

К правой руке идет пластмассовая трубка, на одном конце которой иголка, находящаяся в вене руки; на другом конце тоже иголка, вставленная в резиновую пробку, закупоривающую большой флакон с какой-то жидкостью, подвешенный к штативу вниз этой пробкой. Жидкость по трубке капает в вену, поступает в кровь больного.

Все готово.

В головах стоит наркотизатор, врач Алла Андреевна. Рядом красивый наркозный аппарат серого цвета, полно блестящих кнопок, стрелок, трубок, клапанов каких-то — в чистом виде машина для космических полетов.

У правой руки одна сестра добавляет по команде врача различные лекарства, прокалывая для этого еще одной иголкой пластмассовую трубку и вливая в нее что-то из шприца.

У левой руки другая сестра следит за кровяным давлением, накачивая грушей манжетку, охватывающую плечо, и слушая трубкой — фонендоскопом — звуки, возникающие в артерии.

— Ну что ж, начинаем, — сказала Алла Андреевна.

Сестра справа, Тамара, начала вводить лекарство. Она уже знала, какое нужно. Все было приготовлено заранее, и Тамара только дожидалась команды врача.

Алла Андреевна повернула голову назад, взглянула еще раз на историю болезни, чтобы не ошибиться, называя больного, и сказала:

— Василий Семенович, лежите спокойно, дышите глубоко.

Слева Светлана измеряет давление.

— Сто двадцать пять на восемьдесят.

—Дышите, Василий Семенович, глубже. — Алла Андреевна не отрываясь смотрит на грудную клетку, следит за дыханием.