Переливание сил
Шрифт:
Второй шеф — тот конкретно говорит, что и когда надо этой больной сделать. Попутно развил идеи главного.
Ну а мы снова считаем и считаем, вводим, вливаем, давление мерим и — анализы, анализы...
К седьмому дню полностью уже выжатые и отжатые, почти ползающие, но... компенсации добились стойко!
Ацетона нет! Давление стабильно! Сахар на одном уровне!
Новая забота. Столько вводили жидкостей, что появились отеки. В данном случае жидкость — это глюкоза. Без жидкости нельзя.
— Начнем поить ее, что ли? Семь дней. Будет
— Если б можно, это был бы великолепный выход.
— Пошли попробуем. Господи благослови!
Даже если она спит, то, услышав наши шаги, моментально раскрывает глаза.
Язык хороший. Живот мягкий.
— Лариса Петровна, живот не болит?
— Нет. Совсем не болит.
— Ну, тогда можно попить. Хотите?
— Давно уже жду. Кажется, выпью и пойду сразу.
Лариса Петровна при нас пьет несколько глотков.
— Ничего не болит в животе?
— Нет. Все хорошо. А приятно-то как!
Глаза ее блаженно масленятся, и вся она расслаблена и довольна.
Гляжу я на нашего анестезиолога. Лицо усталое и даже какое-то изможденное. Это за последнюю неделю. Сегодня она уходит, не дожидаясь ночи. Это стало для нее необычным. Сейчас она идет на курсы английского языка. Потом в Дом кино на премьеру. А совсем вечером в какой-то ресторан. Передых. Такая передышка не только приятна, но просто необходима ей.
Восьмой день. Отеки стали уменьшаться. С сахаром все хорошо. Лариса Петровна ела бульон, сок, жидкую кашу, пила чай.
— Еще мне денек, и я буду здорова совсем. Я чувствую, как мне становится лучше.
И мы чувствуем. Действительно, все идет на лад. Мы приходим часто просто так. Отдохнуть. Придешь, посмотришь, пощупаешь, и легче становится. Снимается усталость от других больных, от студентов, просто от различных невзгод. Все остается за порогом ее палаты. Она лежит одна в палате. Вторая кровать пустая. Посидишь, отойдешь к двери — издали оценивающе посмотришь. Посмотришь анализы и... пойдешь работать дальше. И шефам легко докладывать: «Все хорошо». И все. И главный шеф, который как бог, и непосредственный мой шеф, который как папа римский, — оба довольны.
Девятый день прошел также хорошо.
Начались десятые сутки. Я гордо собрал всех близких своих на работе, и небольшой, но компактной массой все двинулись. Иду хвалиться.
Смотрели. Щупали. Все радовались.
А Лариса Петровна охотно со всеми разговаривала. Говорила, как она себя чувствует.
— Когда ходить можно будет, доктор?
Я сегодня дежурю. Дежурить-то легко сейчас. Когда устану ночью, да только вряд ли устану, зайду к ней.
Больные поступают. Больные! Поступайте! Много поступайте! Сегодня я со всеми справлюсь!
— ...Быстрее! В изолятор!! — это кричат на лестнице.
Бегу. На ходу:
— В чем дело?
— Кажется, умерла ваша больная.
— ?!
Какой вздор! Я же только оттуда! С чего бы ей плохо было? Нет. Не может быть!
Бегу.
Меня увидели
Бегу.
Лежит спокойная и совсем мертвая. И ясно, что оживлять уже нельзя. Уже не Лариса Петровна.
Это или инфаркт сердца, или какая-нибудь артерия важная закупорилась.
Совсем мертвая. Внезапная смерть. Я тоже так могу умереть. Ничего нельзя сделать.
— Как же так случилось, Лариса Петровна?
Выхожу из палаты сразу очень усталый. Выжатый. Мысли обрывочны. Ноги ватные. Неужели сегодня еще дежурить?
Огонек вокруг сигареты круги дает. Никак не встретится огонь с сигаретой. Наконец дым пошел в глотку.
В кабинете у шефа мягкое кресло. То ли сижу, то ли лежу. Передо мной окно замерзшее. Фонарь с улицы сверкает отдельно в каждой льдинке на стекле и на черном фоне ночи. Передо мной какая-то новая, чужая галактика. И я уношусь в нее. Мысли кувыркаются. Дежурство... Больные... Дома строят...
Что-то я распустился! Надо работать. Работа есть работа. Впереди дежурство. Пойду пока напишу посмертный эпикриз. Закончу ее историю болезни:
«Поступила в отделение с диагнозом рак желудка. После компенсации имевшегося у больной диабета 12.ХII произведена операция. На операции обнаружен рак, занимающий весь желудок и прорастающий в толстую кишку и ножку селезенки. Произведено тотальное удаление желудка, селезенки и резекция поперечной толстой кишки. В послеоперационный период со стороны области операции течение удовлетворительное. Со стороны диабета состояние относительно тяжелое, лабильное. К седьмому дню диабет был компенсирован, углеводный обмен стабилизировался. Больная стала принимать через рот жидкую пищу. На десятые сутки на фоне благополучного течения и удовлетворительного состояния наступила внезапная смерть, по-видимому, от эмболии легочной артерии.
Заключительный диагноз: рак желудка с прорастанием в ножку селезенки и толстую кишку. Сухарный диабет. Эмболия легочной артерии».
И подпись. Моя.
1963 г.
ЗАЧЕМ ВАМ ЭТО ЗНАТЬ?
Михаил Николаевич скинул свою операционную пижаму и стал надевать сначала рубашку, затем брюки, затем туфли.
Сидевший на диване Александр Григорьевич давал советы:
— Ты бы сначала брюки надел. А то войдет кто-нибудь.
— Ну и войдут. Дела! Зато, если я сначала надену рубашку, в брюки ее заправлять не надо, она сама туда тогда ложится.
— Это верно, это резон. А я норовлю портки натянуть сначала.
Александр Григорьевич дежурил сегодня, поэтому он не торопился, не переодевался, он делал вид, что благодушествует. Он думал, ему было о чем подумать сегодня. А пока он искал, вырабатывал линию поведения и манеру общения в новой необычной ситуации.