Перелом. От Брежнева к Горбачеву
Шрифт:
«Из первой обстоятельной беседы с Горбачёвым мне запомнились две высказанные им мысли. Первая: через гонку вооружений нельзя добиться «победы над империализмом», больше того, без её прекращения никаких внутренних задач не решить. Вторая: в противоборстве с США — и он считал это тогда неизбежным — надо прежде всего добиваться их вытеснения из Западной Европы. Наиболее эффективный способ — это ослабление международной напряжённости и взаимный поэтапный вывод американских и советских войск. Для американцев это будет означать возврат за океан; для нас — фактический отвод войск на несколько сот километров за наши границы, где их присутствие всё равно будет незримо ощущаться европейскими
102
А.Ф. Добрынин. Там же, стр. 607.
И ехать в Вашингтон Горбачёв не собирался — по понятием того времени это означало идти на поклон к дядюшке Сэму. Тут и начался спектакль из театра абсурдов, написанный по худшему сценарию времён Холодной войны.
В 2 часа дня 14 мая 1985 года грузный госсекретарь США медленно поднимался по роскошной лестнице советского посольства в Вене. Зал на втором этаже, где его принимал Громыко, был отделан белым мрамором и хорошо знаком ветеранам дипломатических сражений. Здесь грозный Хрущев в 1961 году поучал президента Кеннеди, немощный Брежнев ворча подписывал с Картером договор ОСВ — 2 и здесь же не раз встречались делегации СССР и США на переговорах по ограничениям стратегических и обычных вооружений.
Но Шульц, не обращая внимания на ностальгические воспоминания своих советников, сразу же начал с жёстких обвинений Советского Союза в гибели американского офицера связи в Берлине майора Никольсона [103] , нарушении прав человека и других грехах. Громыко насупился, а потом прервал госсекретаря, заявив, что главное сейчас — это разоружение. И в течении двух часов без запинки читал американцам лекцию, что надо делать, чтобы предотвратить гонку вооружений. Но не сказал ни слова о предстоящем саммите.
103
Майор Никольсон был застрелен 24 марта советским часовым вблизи военного объекта в Берлине. США требовали извинений и компенсации, а Советский Союз отказывался.
Шульц мрачнел, слушая эту проповедь, а его помощники суетливо доставали из портфелей заранее припасённые памятки по техническим аспектам разоружения, которые излагал Громыко. Вскоре на столе перед госсекретарём выросла увесистая стопка бумаг, высотой с десяток сантиметров. И как только Громыко кончил декламировать, Шульц начал читать эти бумаги. Делал он это громко, уверенно и тоже ни слова не сказал о саммите.
Так шли час за часом, хотя время встречи министров было рассчитано на 2 — 3 часа. Сотрудники обеих делегаций успели по несколько раз сбегать в туалет, обмениваясь недоуменными пожатиями плеч, и только Шульц с Громыко безвылазно сидели за столом переговоров. Наконец госсекретарь кончил читать, но тут Громыко сразу же принялся критически комментировать американскую позицию.
Толпы журналистов у ворот посольства гадали, что происходит там, за закрытыми дверьми? Неужели прорыв в советско— американских отношениях? А советники советской делегации перешёптывались между собой: соревнуемся с американцами, кто тупее выглядит.
Наконец, после шести часового сидения — было уже 8.15 вечера — Громыко произнёс:
— Пора ехать на приём к австрийцам.
Все поднялись и направились к дверям, а Громыко отвёл Шульца в сторону.
— Не хотите ли Вы сказать мне
— Нет, мы затронули все темы, —ответил тот.
— А как в отношении саммита? —поинтересовался Громыко.
— А что в отношении саммита? —переспросил Шульц.
Тут Громыко стал рассуждать, что надо бы обсудить время и место встречи глав государств. В Вашингтон Горбачёв не поедет — это исключено. Пусть лучше Рейган приедет в Москву.
— Это невозможно, —тут же отозвался Шульц. — В Москву Рейган не поедет ни при каких обстоятельствах. Если саммиту суждено состояться — он состоится в Вашингтоне.
— Может быть его провести в каком — либо нейтральном месте?— как — то робко предложил компромисс Громыко.
Но Шульц продолжал стоять на своём: в Москву Рейган не поедет, Вашингтон лучшее место для проведения саммита и других инструкций он не имеет.
В общем, маразм крепчал. Главы государств говорили о необходимости встречи, а их министры не могли договорится, где её провести — в Москве, Вашингтоне или Женеве. Впрочем, это была старая и знакомая песня. И хотя её тянули двое, она оказалась лебединой для Громыко.
НАЧАЛО ПЕРЕМЕН
Как гром среди ясного неба, 2 июля 1985 года на сессии Верховного Совета прозвучало, что Громыко, 28 лет стоявший у руля советской внешней политики, пошел на почетное повышение — Председателем Президиума Верховного Совета СССР, а министром иностранных дел назначен Э.А. Шеварднадзе.
В МИДе и полутора сотне посольств и консульств, разбросанных по всему миру, замерли и стали лихорадочно вспоминать, кто это и чем знаменит. На память пришло очень немного: на партийной работе Эдуард Амвросиевич пребывал «с пелёнок». В 18 лет стал завотделом Имеритинского райкома комсомола и с тех пор шёл на верх, не останавливаясь: секретарь ЦК ВЛКСМ Грузии, потом там же министр внутренних дел, шеф КГБ... А осенью 1972 года был избран Первым секретарём ЦК компартии Грузии и занимал этот пост на протяжении 13 лет.
Но знаменит, пожалуй, был лишь одним: жёсткой борьбой то ли с коррупцией, то ли с неугодными ему партийными боссами. За первые два года пребывания его на посту Первого секретаря ЦК в Грузии было арестовано 25 тысяч человек. В общем, крутой был «батано».
Ходил слух, что на одном из пленумов ЦК грузинской компартии Шеварднадзе предложил голосовать левой рукой. Не подозревавшие худого члены ЦК подняли руки, а Шеварднадзе медленно прошёлся вдоль рядов. На запястьях у большинства сверкали золотые швейцарские «Ролексы». Грозный секретарь велел немедленно снять их и передать в дар государству. Сам он носил простые часы советского производства.
Но причем тут внешняя политика? Ломали голову и в зарубежных столицах — что происходит? А происходило вот что.
Как рассказывал Шеварднадзе, в конце июня ему позвонил Горбачев и сделал сногсшибательное предложение — стать министром иностранных дел. Времени для раздумий не дал — на следующий день состоится Политбюро, на котором Генсек будет обсуждать предстоящие перемены.
— У меня были большие сомнения, —вспоминал Шеварднадзе. — Я не имел никакого опыта в международных делах, а если встречал советника или посланника, то они казались мне очень важными персонами. О послах я уже не говорю.