Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
И могу ли, дорогая моя, хоть на минуту забыть, кому я обязан этими счастливыми часами и днями, ради которых забываешь горестные стороны жизни? Уверяю Вас, что никогда так сильно и упорно мысль моя не витает около Вас, как в минуты горестей и в минуты радостей. Для первых - мысль об Вас есть утешение и опора, для вторых - Вы то орудие благодетельного провидения, перед которым испытываешь потребность благодарственно преклониться.
11 часов вечера.
Модест привез мне письмо из Киева, где мне подробно описывают пребывание Ваших милейших мальчиков в этом городе. Они очаровали всех, начиная от сестры с мужем и кончая младшим из племянников, своей симпатичностью. Как я желал бы, чтобы и они вынесли из своего пребывания в Киеве приятное впечатление. Весьма любопытно знать, заметили ли они ненормальное, странное, болезненное состояние Тани. Боюсь, что она обдавала холодом веселую, здоровую молодежь, веселившуюся по случаю масленицы и приезда Ваших сыновей. Таково ее свойство! Стоит этой несчастной, хотя, в сущности, чудесной по природе, девушке появиться среди людей, чтобы всем тотчас же сделалось неловко
Я был здесь раз в S.-Carlo, слышал там вечного “Трубадура” и видел балет “Ехсеlsiоr”, великолепно поставленный, но невыразимо глупый по сюжету. Автор балета задался идеей обрисовать борьбу света науки с тьмой невежества. И эта борьба, кончающаяся, разумеется, торжеством науки, изображается посредством танцев и разных па!
И в солнце есть пятна, а потому неудивительно, что оказываются уже некоторые недостатки в нашем помещении, которое я так расхвалил Вам вначале. Я страдаю постыдною слабостью до безумия (буквально) бояться мышей. Представьте же, друг мой, что в ту минуту, как пишу Вам, над головой, у меня, над потолком происходят на чердаке, должно быть, эволюции целой армии мышей. Если хоть одна из них попадет ко мне, в комнату, я осужден на мучительную, бессонную ночь. Не дай, господи!
Будьте здоровы, дорогой, неоцененный друг!
Ваш П. Ч.
Р. S. Только что собрался бросить в ящик предыдущие два листика, как получил Ваше дорогое письмо. Поспешаю благодарить Вас, друг мой, за присылку милейших писем сыновей Ваших. Действительно, в высшей степени любопытно видеть в этих письмах отражение двух столь противоположных характеров. Начиная с почерков, столь непохожих один на другой, всё в этих письмах противоположно одно другому: и почерк, и содержание, и отношение к действительности! Рассуждения Саши о музыке очень заинтересовали меня. Не всё, что он говорит, верно, но всё остроумно. Некоторые мысли очень оригинальны, например, о выборе сюжета для оперы. Видно, что он много думает вообще и о музыке в особенности. Нечего и говорить, что сердце мое радовалось, когда я прочел выражения его сочувствия к моей музыке.
Как меня глубоко радует, что Коля так полюбил семью, мне столь близкую! Он с такой теплотой говорит о них!
Вы спрашиваете, дорогая моя, кто Наталья Андреевна, о которой пишет Коля. Наталья Андр[еевна] - старая девица, дочь небогатого помещика в окрестностях Каменки. Это очень толстая, здоровая, простая, честная, хорошая особа, без всякого образования, но очень не лишенная ума. Она уже несколько лет как живет в доме сестры в качестве друга дома. Она питает к сестре моей какую-то фанатическую любовь и привязанность, готовую на всякие жертвы. С тех пор, как сестра больна, Нат[алья] Андр[еевна] сделалась для нее необходимостью, так как никто не обладает в семье таким стальным здоровьем, которое позволяло бы во время долгих болезней сестры не отходить от нее ни днем, ни ночью ни на одну минуту. Во всех путешествиях на воды за границу Нат[алья] Андр[еевна] всегда сопровождает сестру, и я не раз писал Вам о ней, например, нынешним летом по поводу болезней и путешествия сестры в Карлсбад. Мы с ней в переписке; она взялась каждую неделю, день за день описывать мне всё, что делается в доме Давыдовых, и в Риме каждую среду аккуратно я получал ее письма. Письма эти, немножко безграмотные, но всегда полные интереснейших подробностей и обличающие в Нат[алье] Андр[еевне] большую природную наблюдательность, доставляют мне большое удовольствие.
Сегодня всю ночь и весь день бушевала жестокая неожиданная буря. Теперь небо разъясняется. Завтра опять будет хорошо.
Весь Ваш П. Чайковский.
17. Мекк - Чайковскому
1882 г. февраля 30 ? Флоренция.
[Начало не сохранилось.] в особенности для такого характера, как его, наклонного к скуке. При таком состоянии он может разнообразить себе жизнь, так что некогда и скучать будет. Говорит мне это мой Володя, который приехал третьего дня; пробудет он здесь, вероятно, до воскресенья и тогда с женою уедет немного по Италии и потом в Россию.
Из нашего бедного отечества вести самые тяжелые: на бирже полнейший застой, никто и ничего не покупает, все ждут коронации и все в каком-то оцепенении. Мне необходимо продать часть процентных бумаг, но невозможно сбыть ни одной акции, даже ни одной Рязанской, а это роскошнейшая и любимейшая бумага в Москве и почти накануне дивиденда, очень значительного в этом году, - и буквально ни одной нельзя продать. Все в страхе. Говорят, что наш старичок В. А. Долгоруков заявил государю, что он ручаться никак не может, чтобы откуда-нибудь не стрельнули, а в иностранных газетах даже сочинили такой анекдот, что он, т. е. В[ладимир] А[ндреевич], для безопасности советовал государю ехать из Петербурга не по железной дороге, а по шоссе, окопать era с обеих сторон канавами и обставить вышками. Должно быть, ему показалось, что социалисты - жуки, которые не переползают через канавы. Но, конечно, это выдумки в насмешку над нашим добрым стариком. Коронация назначена на 20 мая, всё готовят к этому дню, в Москве нанимают дома, но все говорят, что коронация будет отложена. Во всем неопределенность, неизвестность, страх и темнота. Вспоминается стих Мицкевича:
“Ciemno wszcdzie, glucho wszedzie.
Coto bcdzie, coto bcdzie!”
(“Темно всюду, глухо всюду.
Что-то будет, что-то будет!”)
Дай только бог, чтобы то, что будет, кончилось хорошо. Моя душа не знает покоя, потому что у меня столько дорогого в России.
Место, где вы живете в Неаполе, милый Друг ;мой, я очень, хорошо знаю. Это самое любимое мое место, и я, где бы ни была каждый день, но уже по дороге в Posilippo всегда попаду. Я люблю
Были ли Вы, друг мой, на Capri, в grotte d'azur или в которой-нибудь из этих гротов? Это очаровательно. Если Вы поедете туда на пароходе, то, отъехавши на десять минут расстояния от города, обернитесь и посмотрите на Неаполь. Это восхитительный вид, чувствуешь, что действительно voir Naples et mourir! [увидеть Неаполь и умереть!] Собираетесь ли Вы на кратер Везувия? Это очень интересно, но небезопасно. От души желаю, дорогой друг мой, чтобы Ваши враги - мыши не беспокоили Вас своими визитами. У нас их так же много, но в кладовых, где сохраняется провизия, в гостиные же они [не] заходят. До свидания в письме, милый, бесценный друг мой. Будьте здоровы и покойны. Всем сердцем горячо Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
Р. S. Вчера уехал наш студент в Петербург, потому что имел отпуск только до 26 февраля. Мне очень жаль его лишиться, потому что он очень хороший юноша, и к тому - теперь хлопоты искать другого, да и бог знает, на какого нападешь.
18. Чайковский - Мекк
Неаполь,
21 февраля/5 марта [1882 г.]
Дорогой, милый друг!
Со мной случилась одна из тех неприятностей, которые никакими средствами, никакой тактикой, основанной на опытности, предотвратить нельзя в такой стране, как Италия вообще и Неаполь в особенности. После недельного пребывания на вилле Pоstigliоnе я спросил счет, и мне принесли нечто, изумившее и возмутившее меня до крайности. Я очень обстоятельно и подробно условился с хозяином насчет того, что нам нужно и сколько нужно за это платить. Представьте, что этого уговора, к сожалению, не написанного на бумаге, как будто и не бывало. Счет был вдвое больше той цены, на которую мы согласились. Разумеется, я заплатил, ибо совершенно бесполезно было доказывать мошеннику, что он поступил бесчестно, и спорить об десятках франков мне с ним не хотелось. Но на другой же день, т. е. вчера, мы переехали в город, в Hotel Metropole. Мне очень жаль виллы Postiglione. Хотя она была на расстоянии часа ходьбы от начала Riviera di Chiaia, и это представляло большое неудобство, но зато ничего лучшего нельзя было представить себе в отношении положения, тишины, простора! Тем не менее, я рад, что выбрался из этого вертепа разбойников, где, в довершение всех неприятностей, хозяин и его помощник наделали мне дерзостей на прощанье. Еще никогда ничего подобного со мной не случалось, и я был бы страшно расстроен, если б не сказочная красота Неаполя, моря, Везувия... Теперь сижу у окна, смотрю на море, на дальний берег, и, несмотря на скверную погоду, всё это так чудно хорошо, что неприятный эпизод с виллой Pоstigliоne успел уже кануть в пучину забвения.
Я нанял помещение aHotel Metropole y самого Сastellо del Nuovo! Нам здесь гораздо теснее, вид не так обширен, нет того покоя, каким мы наслаждались на Pоsilippо, но всё-таки хорошо.
Будьте здоровы, безгранично любимый друг мой!
П. Чайковский.
19. Чайковский - Мекк
Неаполь,
22 февраля/6 марта 1882 г.
Дорогая моя! Что за прелесть, что за очаровательная личность Ваш Саша! Как он умен, как наблюдателен, как верна его характеристика семейства сестры! Но, главное, как мил и трогателен тон его переписки с Вами. Это не те сухие, подобные докладу подчиненного начальнику, письма, какие по большей части пишут дети родителям, когда они пришли в такой возраст, что уже утратилась прежняя детская потребность именно матери открывать тайники своего сердца! Видно, что Вы для него не только решительница и повелительница его судьбы, которую он уважает и любит, потому что родителей следует уважать, любить и повиноваться им. Видно, что Вы для него его лучший, ближайший друг, которому более, чем кому-либо, хочется поверить всё, что есть на сердце и на уме. И еще знаете, что я скажу Вам по поводу писем Саши? Весьма часто, почти всегда, мальчики его возраста, как бы ни любили и ни уважали свою мать, уже должны многое скрывать от нее, многое умалчивать. У Саши нет ничего такого, что он не мог бы передать и сообщить Вам. Письмо его дышит девственною чистотою чувств и мыслей. Простите меня, дорогая! Я не мог удержаться, чтобы не показать этого письма Модесту, и на него оно произвело то же чарующее впечатление. Натура Саши очень родственна Вашей. Мне кажется, что он во многих отношениях более, чем кто-либо из Ваших мальчиков, похож на Вас. Как я радовался, читая слова Вашего сына Коли, касающиеся Анны. И здесь он проявил ту решительность и мужественную прямоту, которые ему свойственны. Радуюсь безмерно, что он “к Вашим услугам”, и скажу Вам, дорогая моя, что исполнение этого желания нашего и сестра и Лев Вас[ильевич] считают величайшим счастием. Они совершенно очарованы Колей и Сашей. Сестра пишет: “До какой степени тронул нас приезд Н. и А. Мекк, я сказать не могу. Ну, что за чудные дети! Я с радостным чувством заглядываю вперед и мечтаю об осуществлении наших предположений. Надо быть такими, каковы они есть, чтобы, не скучая и не сожалея, провести с нами четыре из немногих своих свободных дней, да еще всё уверяя нас, что им с нами хорошо. Когда будешь писать Н. Ф., скажи ей, [что] мы все горячо благодарим ее за то, что она позволила своим мальчикам порадовать нас своим посещением. В Каменку они дали слово быть в конце мая”.