Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк

Чайковский Петр Ильич

Милый, дорогой друг!

Я думаю, что, наконец, можно поздравить Вас с весной. Здесь в эти последние дни она дает себя чувствовать самым приятным образом. Признаюсь, я очень бы желал для Вас, чтобы Вы поскорее переехали в Плещеево. Милое Плещееве! Я сохранил о моем месячном пребывании там очень приятное, симпатичное воспоминание; теперь, когда начнут зеленеть деревья, там должно быть чудесно!

Милый друг, я, кажется, воспоследую Вашему совету и, отложив покамест мечту о приобретении недвижимой собственности, найму и отделаю, сообразно с своими потребностями, небольшой домик в г. Клину. Я нашел там домик, стоящий совершенно в стороне от города (так что даже соседей никаких не будет) с очень приятным видом и маленьким садиком,

на берегу реки, и хочу дом этот нанять и в течение лета устраивать его для зимнего жилья. Он требует некоторой перестройки и полной отделки, и мне доставит удовольствие приводить его в состояние удобообитаемости.

В настоящее время, согласно данному мной государю обещанию, я занимаюсь сочинением церковной музыки. В конце месяца в моих руках будет либретто следующей моей оперы, которая будет называться “Чародейка”. Оно будет заимствовано из пьесы того же названия, дававшейся с огромным успехом нынешней зимой в Петербурге и в Москве. Автор пьесы, Шпажинский, взялся переделать мне свою драму в оперное либретто, причем он многое изменит согласно моим указаниям.

Месяц май мне предстоит не особенно приятный. Я дал слово присутствовать на консерваторских экзаменах и должен это сделать, если своим директорством в Муз[ыкальном] общ[естве] намерен принести существенную пользу делу, а 20 мая нужно (хотя очень не хочется) быть на открытии памятника Глинки в Смоленске.

Будьте здоровы, бесценный, милый друг!

Беспредельно Вам преданный

П. Чайковский.

271. Мекк - Чайковскому

Москва,

18 апреля 1885 г.

Милый, дорогой друг мой! Как только я приехала в Россию, на меня посыпались разные недуги, между которыми особенно мучила меня головная боль, продолжавшаяся целую неделю с весьма малыми интервалами; это и мешало мне писать Вам до сих пор. Я получила оба Ваши дорогие письма, бесценный друг мой, и премного благодарю Вас за них.

Я всегда так нетерпеливо жду приезда в Россию, так мечтаю об ней, находясь за границей, а когда приезжаю, испытываю столько тяжелых, горьких ощущений, что на меня нападает какая-то апатия, какое-то отчаяние, безнадежность, и в нынешнем году больше, чем в другие, но я не буду говорить Вам подробностей причин этих ощущений, потому что и Вам будет больно, а Ваше спокойствие мне дорого. Мне очень хотелось бы скорее, скорее уехать в Плещееве, но так холодно, там в парке лежит еще снег, так что было бы слишком рискованно переехать туда. Какой у нас ужасный климат! Я уезжала из Вены, там было всё зелено, трава и кустарники вполне, а каштановые деревья уже распускались. У меня в Belair уже два месяца назад цвели фруктовые деревья, а здесь - холод, мертвенность, бедные мы, русские. Но, однако, я всё пищу перед Вами, это уже по-бабьему, - будет, довольно.

Я очень рада для консерватории, что Вы согласились быть директором, дорогой мой, потому что было бы очень жаль, если [бы] разрушилось здание, так успешно созданное бедным Николаем Григорьевичем, которого теперь все и забыли, и Вы один только можете поддержать и это здание и память о великом художнике и заслуженном деятеле. Не откажите, дорогой мой. написать мне, где похоронен Николай Григорьевич; кажется в Даниловом монастыре, то - где этот Данилов монастырь, я его не знаю.

Знакомы Вы, милый друг мой, с этою оперою г-жи Серовой, которую недавно давали в Москве, и как Вы ее находите? Говорят, она провалилась. Я нахожу, что она немножко поздно вздумала писать оперу; если бы она это сделала сейчас после его смерти, когда еще сохранялось обаяние ее мужа, ну, тогда еще по инерции ее приняли бы хорошо, а теперь ведь его и забыли; у человечества память коротка, а к благодарности оно и совсем неспособно.

Ваше намерение поселиться в Клину меня немножко шокирует, дорогой мой. Как Вам, человеку такому знаменитому и так

широко заслуживающему свою знаменитость, поселиться в каком-нибудь ничтожном городишке, как Клин? Нет, это нельзя, на меня это производит такое впечатление, что Вы не поместитесь в Клину - Вы слишком крупный предмет для такого мелкого вместилища. Но, конечно, дорогой мой, если Вы находите, что Вам будет там хорошо, я постараюсь приучить себя к этой мысли; для этого, так как я не могу уменьшить Ваш объем, я постараюсь в своем воображении расширить Клин и представлять себе его чем-то вроде Versailles и Trianon, и так как я надеюсь, что меня судьба никогда не забросит в Клин, то я и имею возможность не разочаровываться в моей фантазии. Итак, дорогой мой, если Вы поселитесь в Клину, он будет для меня Версалем.

Вы пишете, дорогой мой, что будете находиться при экзаменах консерватории. По этому предмету у меня есть к Вам великая просьба. Так как мне говорили, да иначе и быть не может, что Вы в консерватории всесильны, то не откажите, милый, дорогой друг мой, оказать Вашу протекцию Генриху Пахульскому, которого игра Вам понравилась. Протекцию же надо оказать на то, чтобы ему дали хотя аттестат. Мне казалось бы, что не может быть и сомнения, что он его получит, но тем не менее, так как у нас в России всё деспотизм, то это подвергается сомнению, потому что профессора его не любят, а не любят за то, что он не умеет кланяться им и отыскивать их милостей. Так прошу Вас, дорогой мой, поддержите и защитите его. После экзаменов он, т. е. Генрих Пахульский, приедет ко мне в Плещееве, он каждое лето занимается у меня с детьми. Мне ужасно приятно слышать Ваше воспоминание о Плещееве.

Будьте здоровы, дорогой мой, сердечно жму Вам руку и прошу не забывать всею душою Вас любящую

Н. ф.-Мекк.

Несравненный друг мой! Хотя я час назад написала Вам, что прошу Вашей протекции для получения аттестата Генриху Пахульскому, но сейчас я узнала, что он идет на диплом, и потому я спешу поправить мою ошибку и еще более прошу Вас усердно, дорогой мой, окажите ему Ваше покровительство на получение диплома. Он так долго учится, что, я думаю, будет справедливо дать его ему; ведь он кончил курс консерватории в Варшаве и прошел второй курс в Москве, вначале еще у Николая Григорьевича, и в нынешнем году кончает. Извините меня, дорогой мой, за мою неаккуратность. Всегда и всею

душою Ваша

Н. ф.-Мекк.

272. Чайковский - Мекк

Майданово,

20 апреля 1885 г.

Милый, дорогой друг! Рад был очень получить письмо Ваше, но грустно узнать, что Вы неспокойны и что на душе тяжело у Вас. Догадываюсь о некоторых причинах Вашей грусти и, вместе, благодарен Вам за то, что Вы не входите в подробности о них. Мне в самом деле убийственно тяжело было бы читать их... Будучи бессилен и не властен помочь и поправить дело, я, конечно, предпочитаю не видеть и не знать. Много, много мог бы и я Вам сказать про горькие, разочарования мои, про отчаяние, которое овладевает мной, когда думаю о некоторых близких, но и мне не хочется смущать и расстраивать Вас. Боже мой! Боже мой! Мог ли я ожидать всего, что теперь происходит!..

Вы удивляетесь, дорогая моя, что я хочу избрать Клин своим местопребыванием. Но дело в том, что Клин, в сущности, есть та же деревня, и домик, на который я имею виды, стоит совершенно в стороне, так что, когда мне угодно, я могу выйти в лес и поле, миновав город. Близость же лавок, аптеки, почты, телеграфа и станции есть большое удобство для человека, который лошадей не имеет. Дело в том, что мне, как я писал Вам, необходимо иметь, наконец, pied-a-terre. В Каменке я уже иначе не буду бывать, как гостем, а что касается приобретения собственной усадьбы, то благоразумие требует, чтобы я отложил это дело. А в своем клинском домике и садике я буду полновластным хозяином, как бы собственником.