Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк
Шрифт:
Я стараюсь писать с воздержанием, потому что глаза всё никак не могу поправить. Будьте здоровы, мой дорогой, несравненный друг, и не забывайте всею душою Вас любящую
Н. ф.-Мекк.
Р. S. Прошу Вас, дорогой мои, передать мой искренний, сердечный поклон Модесту Ильичу.
364. Чайковский - Мекк
Москва,
22 января 1887 г.
Милый, дорогой друг!
На другой день после первого представления “Чеpевичек” мы получили здесь известие о неожиданной смерти бедной моей племянницы Тани. Хотя мне, в сущности, часто приходило в голову, что для этой несчастной самый лучший и желанный исход был - смерть, но, тем не менее, я был глубоко потрясен известием. Она умерла в Петербурге, в зале Дворянского собрания, на bal-masque [маскараде]. Из того, что она была на балу, Вы видите, что она была на ногах и даже пыталась пользоваться
Теперь скажу Вам, дорогая моя, несколько слов про “Чеpeвички”. В день представления я чувствовал себя совершенно больным и думал, что не в состоянии буду выдержать предстоявших волнений. Уж не знаю, как я дожил до вечера. В первую минуту, когда я появился в оркестре, мое волнение достигло крайних пределов. Но единодушная овация, сделанная мне артистами и публикой, ободрила меня. Увертюра вызвала шумные рукоплескания. Тут я мало-помалу начал успокаиваться и чем дальше, тем лучше исполнял свое дирижерское дело. Мне поднесли несметную массу венков, и вообще всякого рода оваций было более чем достаточно. Шло представление хорошо, хотя были кое-какие недочеты, вследствие страха, испытываемого в первое представление всеми исполнителями. Опера обставлена роскошно, и некоторые декорации привели публику в восторг. Говорят, милый друг мой, что будто бы я не лишен дирижерского таланта. Если это правда, то не странно ли, что, дожив почти до старости, я не только никогда не подозревал в себе подобного таланта, но был именно убежден в противном, т. е. в полной неспособности своей к дирижерству. Так как Вы получаете московские газеты, то я не буду входить в дальнейшие подробности об опере. Да мне и трудно отвлекать свои мысли от трагедии, происшедшей в Петербурге. Брат Модест телеграфирует мне, что племянник Володя, за которого я очень боялся, так как он болезненно впечатлителен и нервен, слава богу, здоров. Но Каменка, Каменка!!! Боже мой, что там должно происходить. Ведь родители тем более любили свою несчастную, больную дочь, чем менее она доставляла им радостей!
Милый друг мой! Брат Модест еще не кончил до сих пор переделки и поправки в своей комедии. Вероятно, она будет напечатана, и тогда, конечно, я пришлю ее Вам.
Будьте здоровы, дорогой, милый друг!!!
Беспредельно Вам преданный
П. Чайковский.
365. Мекк - Чайковскому
Ницца,
28 января 1887 г.
Милый, дорогой друг мой! Как ужасно поражена. я несчастьем, постигшим Александру Ильиничну. Бедная, бедная мать, сама такая слабая, так много страдает, а тут еще такое страшное горе; пошли ей господи сил перенести его. Бедная и Татьяна Львовна. Слишком рано рассчиталась с жизнью, хотя, с другой стороны, ей бог послал самую лучшую форму смерти, быструю; я всегда говорю, что так умирать могут только праведники, чти это награда, которую бог дает им за безобидную жизнь.
Я сама совсем расклеилась это время и, между прочим, от говорения на воздухе, на ветру, охрипла так, что с трудом говорю, и это очень раздражает нервы. У нас второй день холодно, т. е. в шесть часов утра два градуса тепла только, но солнце каждый день, и на солнце двадцать градусов по Реомюру. Я переехала в Ниццу прямо на дачу, и, как всегда, с начала переезда много невзгод и беспорядков, а это особенно некстати при моем нездоровье.
Как Вы скоро покинули мой дом, милый друг мой. Я надеялась, что Вы погостите подольше, а Вы уже и уехали. Как горячо я радуюсь успеху Вашей новой деятельности на поприще дирижирования оркестром. Я нисколько не сомневалась, что это выйдет очень хорошо, по мне было ужасно жаль Ваших нервов, но слава богу, что всё это вышло хорошо. Когда же Вы за границу, милый друг мой?
А у меня теперь, в бытность мою в Париже, были также тяжелые душевные ощущения: у меня там умер родной племянник. Воронец, от чахотки, которую он носил в себе пятнадцать лет, и только благодаря теплому климату он мог просуществовать так долго, но вот последние года два он стал зимою засиживаться в Париже и вот не вынес этого.
Я посылаю, дорогой мой, как всегда, перевод отдельно и прошу Вас не отказать сообщить мне, дойдет ли он до Вас. Не пишу больше, потому что нездоровится. Будьте здоровы, мой милый, несравненный друг. Всею душою горячо Вас любящая
Н. ф.-Мекк.
366. Чайковский - Мекк
С. Майданово,
2 февраля 1887 г.
Милый, дорогой, бесценный друг!
После моего последнего письма к Вам я был так опечален. смертью племянницы
Здесь я уже пятый день, но, увы, не отдыхаю, а напротив, с лихорадочной торопливостью работаю над “Чародейкой” и опять устаю, устаю и устаю, иногда до безумия. Правда, что без работы я скучаю и положительно жить не могу, но зачем обстоятельства так складываются, что мне всегда нужно торопиться, напрягать все свои силы и никогда почти не отдыхать настоящим образом? Теперь передо мной такая бесконечная вереница всяких. задуманных, обещанных работ, что страшно и заглянуть в будущее. Как наша жизнь коротка! Теперь, когда я дошел, вероятно, до последней степени того совершенства, на какое способен, - поневоле уже приходится оглядываться назад и, видя, как много годов прожито, робко смотреть на дальнейший путь и спрашивать себя: успею ли, стоит ли?.. А между тем, только теперь, может быть, я могу писать так, чтобы не сомневаться в себе, верить в свои силы и свою умелость.
Слухи о том, что я не только могу дирижировать оркестром, но даже и порядочно дирижировать, перешли за пределы Москвы. Из Петербурга я получил приглашение от дирекции Филармонического общества дирижировать их годовым концертом, имеющим быть в посту и посвященным исключительно моим сочинениям. Просят они очень усиленно. Мне и страшно и, вместе, хочется (ибо... как я писал Вам, в этом есть своего рода сильное наслаждение), и жаль времени, которого потребуют приготовления и репетиции. Не знаю, решиться ли. А из Парижа меня зовет поскорее приехать мой издатель Mасkаr, который устраивает какую-то audition из моих сочинений. И туда тоже хочется, и нужно бы. Когда-нибудь я Вам расскажу, милый друг, что за коварный человек: г. Colonne. У меня с ним очень курьезные сношения...
Дорогая моя! В Москве приходил ко мне скрипач Литвинов и обратился с просьбой, которую мне совестно передавать Вам, но, Вы простите меня, не передать ее я тоже не могу. Он желает купить скрипку; денег у него нет, и он почему-то питает слабую надежду, что Вы, если я Вас о том попрошу, поможете ему скрипку купить или же подарите одну из. превосходных скрипок, которые у Вас есть. Я отвечал, что попросить - попрошу, но не обнадежил его, что просьба будет исполнена. Скрипач он очень талантливый; только оттого я и не мог ему отказать в посредничестве. Но, ради бога, не стесняйтесь нисколько моим посредничеством. Я ведь отлично знаю, что нет возможности удовлетворять все бесчисленные просьбы, Вам приносимые.
Будьте здоровы, дорогой, милый друг мой!
Ваш П. Чайковский.
Анна и Коля очень обо мне заботились в Москве. Кира все милее и милее.
367. Чайковский - Мекк
С. Майданово,
9 февраля 1887 г.
Милый, дорогой друг мой!
Простите, ради бога, что я до сих пор еще не поблагодарил Вас за бюджетную сумму, полученную мной в банке пять дней тому назад. Я уведомил Вас депешей о получении ее, но до сих пор не удосужился письменно поблагодарить Вас. Простите, ради бога! Я до того заработался, до того утомлен лихорадочно-торопливой работой, что у меня голова не на месте, и иногда мне кажется, что я с ума схожу. И отчего это я обречен вечно спешить и напрягаться до последней степени, когда другие работают, когда им бог на душу положит? В настоящее время, как я уже писал Вам, мне совершенно необходимо к первой неделе поста окончить переложение оперы “Чародейка”, сделать корректуры ее и доставить оттиски в Петербург. А между тем, “Чеpeвички” отняли у меня-так много времени и так утомили меня!!! Впрочем, не буду жаловаться на судьбу, да и грешно жаловаться. Представьте себе, дорогой друг мой, что меня убедительно просят продирижировать. в Петербурге на третьей неделе поста большой концерт, составленный исключительно из моих сочинений и что мне хочется испытать себя в качестве симфонического дирижера. Уж раз я начал, то отчего же не продолжать? Если, бог даст, и концерт сойдет так же благополучно, как опера, то значит, что я буду иметь возможность при всяком удобном случае личным участием содействовать успеху своих сочинений, а это очень важно, и если б я имел смелость в давно прошедшее время появляться в качестве капельмейстера, то кто знает, насколько решительнее и быстрее установилась бы моя репутация порядочного композитора? Я уж начинаю мечтать об устройстве, со временем, концертов за границей, да мало ли еще какие мечты у меня!.. О, если б мне теперь быть на двадцать лет моложе!!!