Перешагни бездну

Шевердин Михаил Иванович

— Клянусь Исмаилом, — прохрипел свалившийся в яму Молиар, — вы поистине гостеприимны и воспитанны, если так вежливо принимаете в своем доме несчастного путешественника, попавшего в столь затруднительное положение. Ассалам алейкум!

Он высвободился из рук Пир Карам-шаха, молитвенно погла­дил себя по лицу и важно сказал:

— Боже правый, никогда не лишнее прочитать молитву. — И, стараясь разглядеть в сумраке выражение лица Пир Карам-шаха, после некоторого раздумья столь же глубокомысленно добавил:

— Особенно не зная, когда ниточка, именуемая жизнью, обо­рвется. Гм! Гм! Чтоб рта и глаз злосчастного царька коснулась нечистая сила, чтоб ему морду скривило. За одно слово упрека нас в яму бросил. Держит при себе гогов и магогов вот с такими ножами. Пырнут в живот — и прощай, уважаемый купец Молиар, жизнь. А тут, боже правый, плов выдают, господин ваше превос­ходительство? Самое время обедать!

Не похоже было, что Молиар особенно подавлен тем, что с ним произошло. Он шутил. Даже при скудном свете, брезжущем из дыры наверху, можно было разгля-деть, что его обрюзгшая физио­номия все время кривится в иронической какой-то улыбке. Его словно забавляла вся эта история.

Он побрел вдоль стенок. Сначала он прихрамывал, затем за­спешил и живо обежал яму несколько раз, собрал немного соломы посуше в ворох и уселся по-турецки.

— Ну-с, во имя аллаха милостивого, милосердного, устроились. Что человеку, доброму мусульманину, нужно? Горло ему не по­рвали гоги и магоги его величества, и то хорошо, боже правый! В темноте лишь белели белки его плутоватых глаз. Он всё вре­мя заговаривал таким тоном, точно вызывал собеседника на спор. Однако Пир Карам-шах молчал. Ему меньше всего хотелось раз­говаривать с «проклятым азиатом», ублюдком, «мятежником», по­смевшим мутить «чертовых туземцев». Пределом унижения было оказаться в зиндане вместе с «подобной личностью».

Да, слишком часто попадался Молиар на его дороге. Назойли­во лез на глаза. И только явное ничтожество его, леность, глу­пость, выпиравшие из всех дел и поступков, заставляли думать, что на него не стоит тратить времени. История с пись-мом Ибрагимбека к Далай Ламе заставила было Пир Карам-шаха заду­маться. Но выяснилось, что торгаш выполнял лишь роль случай­ного посыльного.

Призыв Молиара на джирге к неповиновению прозвучал не­ожиданно. Теперь вождю вождей пришло в голову: «Что-то слиш­ком часто наведывался этот торгаш в Мастудж. Какие у него мо­гут быть дела?»

А Молиар не переставал болтать:

— О поклонник идола Карахана! О возносящий молитву Ага Хану! Проклятый ты царь-царишко, заигрывающий с Макатом, по­клоняющийся солнцу и огню, язычник, отбивающий поклоны золо­тому истукану! Ох, страшноликий пожиратель правоверных!

Молиар замолчал, ожидая, что Пир Карам-шах задаст ему вопрос. Не дождавшись, он тяжело вздохнул.

— Кто бы мог подумать? Такое коварство!

Пир Карам-шах молчал. Он не слушал, занятый своими мыслями.

— А? Вы что-то изволили сказать, ваше превосходительство? Все мы поверили словам, вылезшим из козлиной пасти. А? Мы доверились царю. Мы оберегали его. Мы снаряжали караван его хитрости за свои денежки. Мы теряли здоровье и золото... Ох! И что же? Он обманул всех. Он осмелился бросить ваше превос­ходительство в гнусную тюрьму. Он воспользовался нашим благорасположением, горел жадным огнем, дышал тщеславием, готовый душить, высасывать кровь, брызгать ядом. Угрожая нам, он подбил нас на мятежную хулу против благодетелей народа — инглизов. Он воспользовался нашей доверчивостью. И вот нам награда! Бро­сил нас в яму. Боже правый — вредный сорняк вырубают под корень.

Многословная речь Молиара не вывела Пир Карам-шаха из оцепенения. Да и гроша ломаного не стоят такие лживые слова. Он по-прежнему стоял, неподвижно застыв посреди зиндана и под­няв лицо к отверстию. Он словно ждал чего-то.

— И вы ждете от неё чего-то? — воскликнул Молиар.

Хитрец рассчитал правильно. Пир Карам-шах встрепенулся.

— От неё? — вырвалось у него.

— Вот именно.

— Кого ты имеешь в виду, раб?

Молиар вполне мог обидеться, но соблазн поразить возобладал. И он торжественно воскликнул:

— Белая Змея!

— Белая Змея? Опять!

— Да, в Мастудже она решает и повелевает, завязывает и раз­вязывает. И, боже правый, если она узнает, что наделал этот уб­Людок — царь камней, она разгневается и повелит немедля выпус­тить нас.

Безразличие, оцепенение, сковывавшее мозг, сознание бесси­лия, опустошенность от провала всех планов, полная безнадежность сменились у Пир Карам-шаха слепым страхом. Да, если вмеша­лась женщина, дело плохо. До сих пор внезапный мятеж мастуджских старейшин можно было объяснить просто вспыхнувшей в уга-ре мести ненавистью, проснувшимися животными инстинктами. Чем угодно. В та-ком случае оставалась ещё надежда найти способ устранить причину, устрашить угрозами, запугать жестокой карой, наконец, соблазнить, посулить выкуп. Чуть маячил какой-то про­свет.

Когда-то давно Пир Карам-шах попал «в лапы животных ин­стинктов». Много лет назад его вот так же бросили в турецкую тюрьму, отвратительную нору с грязью, вонью, клещами...

Именно с той ямы на берегах Евфрата началось его знакомство с «изнанкой восточной экзотики», с настоящими азиатами, и он окунулся до ушей в интриги, опасности и стихию дикости.

На строительстве железной дороги в Месопотамии немецкие концессионеры при попустительстве турецкого губернатора довели эксплуатацию рабочих арабов и курдов до немыслимых пределов, создали невыносимые условия. Конкурировавшие с немцами ан­гличане решили подорвать позиции концессии и «вступились» за строителей, погибавших от недоедания, гнилых продуктов, тухлой воды. Эту «высокую миссию» возложили на Томаса Эдуарда Лоуренса, тогда ещё молодого, неопытного, не растерявшего романти­ческих иллюзий ученого-археолога. Но едва он, знающий местные языки, вступил в прямой контакт со строителями, как немцы на­травили па него фанатиков. «Заступника» избили, полиция вырва­ла его из рук толпы и посадила на замок. Но конфликт ликвиди­ровали быстро. Местные власти освободили его из-под ареста, отвели в баню, извинились, оправдались интригами германской фирмы. Денежная компенсация, возмещение убытков, извинения — в общем, все быстро уладилось. Тогда Пир Карам-шах испытывал и неудобства и мучения очень непродолжительные. Он не успел даже испугаться. Он был слишком уверен в могуществе Брита­нии. Своей Британии!

Он понял, что лишь отчаяние может заставить туземца поднять руку на белого человека. От белого человека зависит вовремя пред­отвратить подобную опасную вспышку, во всяком случае найти способ отвести от себя удар. И до сих пор ему всегда удавалось это даже в условиях крайней опасности.

Но на этот раз он в чём-то просчитался. Или он переоцепил непререкаемость авторитета белого человека, или ошибся в своих силах, Или, что гораздо хуже, что-то произошло в сознании тузем­цев, что-то покачнулось в здании империи, появилась трещина в несокрушимых стенах «Пакс Британика».