Пересмешник, или Славенские сказки
Шрифт:
– Осан, любовник мой и брат, никогда не выходит из моей памяти; кончина его сделала меня совсем неспособною жить на свете. Сегодняшний вечер желала я отдаться в полную власть моей печали; для того выслала всех моих прислужниц, села подле того окна, которое прямо противу гробницы Осановой, облилась слезами и проклинала жизнь мою и мое несчастие. Очень в короткое время увидела я Осана: он подъехал к моему окошку и звал меня с собою. Не мешкая нимало, выбежала я к нему на улицу и поехала с ним вместе. Он меня вез весьма по беспокойной дороге. Наконец приехали мы в лес, который был столь част, что не было способу сквозь него проехать, однако Осан, несмотря на это, продолжал свой путь. Он ехал очень скоро, ветви и сучья хлестали меня по лицу, чувствовала я
Приехали мы к одному огромному и престрашному храму, в котором обитают усопшие тени. Двери оного храма были растворены; по сторонам увидела прикованы на претолстых железных цепях два скелета ужасной величины, в белом и долгом одеянии. Когда мы подошли к ним, то они встали так, как бы делали нам почтение. Хотя это были и одни кости, однако печаль написана была на их лицах. В храме сем обитали страх, ужас и темнота; и я дрожала, когда вошла в него; подле дверей во храме прикована была тень к столбу, и, как казалось, человек был этот знатный, злой и завистливый: глаза его наполнены были кровию, которая изображала его ярость: он скрежетал зубами и рвал на себе волосы. Наконец увидела я множество теней в сем храме, иные из них ходили, другие сидели, но, впрочем, все имели печальные виды. Мне казалось, что самое это здание произносит ужасный стон от вопля в нем находящихся.
В сем храме очень было много столбов, и во всяком находилось по одной тени. Осан привел меня к первому, отворив двери, показал тень духовной особы; оная стояла подле маленького столика, на котором была с огнем жаровня; правая рука той духовной особы лежала в оной на огне, и он стоя плакал столь горько, что мне еще не случалось видеть толикой печали. В другом столбе стояла жрица, у которой в обеих грудях находилось по кинжалу, и она столь же были прискорбна, как и первый, и очень много видела я как подобных сим наказаний, так и разных образов страшных и неизъяснительных.
Наконец перешли мы этот ужасный храм и выступили в приятную и прекрасную долину; в ней цветы, источники и все украшения превосходили искусство человеческих рук; на всякой тропинке и во всяком месте находились блестящие жертвенники, на которых горел неугасаемый огонь. Посередине сей долины стоял храм, совсем первому не подобен, и сделан был из блистательного металла. Я почти смотреть не могла на него, и казалось, как будто бы он горел разного цвета огнями. Я понуждала Осана, чтобы скорее достигнуть нам до того великолепия. На паперти храма по сторонам дверей стояли две кровати, покрытые черными покрывалами, на одной лежала прекрасная женщина, а на другой мужчина, не уступающий ни в чем красоте прежней. У женщины в груди вонзен был кинжал, а у мужчины сабля. Неудовольствие их и прискорбность написаны были и на мертвых их лицах. Я остановилась и рассматривала их очень долго и с превеликим сожалением их оставила.
Вошли мы в храм, которого великолепия и красоты объяснить я тебе не в силах. Все, что есть редкое и пленяющее на свете, составляло его украшение; он не казался мне, чтоб сделан был человеческими руками, а какое-нибудь великое божество сооружало сие непонятное здание. Подле передней стены во храме стояла богиня Лада на престоле, украшенном разными каменьями и покрытом багряницею; пред нею находился жертвенник- в рассуждении храма, он был умерен, но в рассуждении его величества вся вселенная не удобна была его вместить в себя.
Осан принес жертву богине, во время которой просил, чтобы она соединила с ним меня. На что отвечала богиня, что завтрашний день прошение его исполнит. Итак, поблагодарив мы оба ее, вышли из храма на другую сторону и увидели недалеко весьма высокую и крутую гору, на которую всходила с превеликим трудом женщина; любопытство понудило меня пойти туда. Мы также с превеликим трудом взошли на гору и увидели, что женщина та поливала из маленького ковчежца золотую стрелу, которая воткнута была в самую вершину горы. Такое видение показалось мне удивительным; я спросила ее, что она такое делает. На что ответила, облившись слезами:
–
После, когда мы сошли с горы, то увидела я: подле одного ручейка спала неописанная красавица, подле нее сидел молодой и прекрасный юноша; мы, подошед к ним, смотрели на них. Красавица та улыбалась во сне, и казалось, как будто бы она наслаждается теперь самым лучшим веселием на свете. Юноша тот был очень прискорбен и старался ее разбудить. Мы находились тут часа с три; однако во все это время не мог он разбудить ее. Я спросила у Осана этому причины.
– Красавица эта,- говорил он,- в жизни своей весьма была безобразна, все ее презирали и гнушались ее беседы. Этот юноша в жизни своей был превеликий насмешник; он обладал сердцем сей красавицы; она его любила больше, нежели саму себя, но он всегда ее презирал, смеялся и ругался над нею, чем, однако, не мог он истребить в ней к себе любви. Она жаловалась на его свирепство со слезами людям, но то не помогло; наконец прибегнула к богине и ее просила неотступно. Великая Лада, сжалившись над ее мучением, дала ей образ столь прекрасный, какой ты теперь видишь, и приказала возгордиться пред сим юношей, чтоб тем наказать его. Он, как скоро увидел ее прекрасною, почувствовал к ней великую любовь и все презрение обратил в большую еще приязнь, начал ласкать ее, просить ее снисхождения и уловлять еще больше похищенное ее сердце. Красавица, будучи снисходительна от природы, забыла наставление богинино и сделалась ему покорною. Как скоро начала она показывать ему благосклонность, то богиня прекратила ее жизнь и приказала принести сюда, где усыпила ее естественным сном, в котором позволила наслаждаться всем тем, что может природа приносить нам приятного. Юноша должен был страдать после ее смерти целые полгода; наконец, богиня приказала также перенести и его сюда. Он нашел ее спящею и так старается ее разбудить и пребывает в сем труде более года.
Он уведомил меня также и о других тенях, которых мы видели в ужасном храме, потом пошел к своей гробнице; пришедши, в оную лег и приказал мне закрыть себя. Я же, не желая с ним разлучиться, хотела вместе с ним закрыть себя смертоносным покровом, но не знаю, какое-то забвение прекратило стройное течение моих мыслей, и мне показалось точно, как будто бы я уснула. Наконец, открыв глаза мои, увидела себя на сем месте и тебя, родитель мой. Ах, я чувствую великую слабость!- говорила она.- Дух мой занимается. Прости!..
По сих словах начала она кончаться. Премилосердые боги! Я упал тогда в обморок и насилу мог чрез час прийти в чувство. Получив оное, увидел остылое тело моей дочери; я уже не изъясняю тебе больше моего мучения, ты легко понять можешь, сколь я был прискорбен.
По погребении ее тела дом мой начал разоряться, посетили домашних моих многие болезни, они умирали; имение мое со всех сторон грабили неприятели, я в пущее приходил отчаяние, и, словом, разверзлась предо мною ужасная пропасть бедствий; а чтоб пущее произвести во мне отчаяние, то приехал в город тот человек, который учил на корабле моего сына; он уверил меня действительно, что Осан был моего отродья, хотя я то и прежде узнал, потому что на грудном его досканце найдено было имя Филомены и его собственное. В сем случае жизнь моя показалась мне ненадобною, и я начал искать способа лишиться оной, но только чтоб не опорочить моего имени. Во время это продолжалась у нас война с тмутараканским государем; я начал просить моего князя, чтобы отправил он меня на войну. Государь, не видя способа воздержать меня, дал мне соизволение, и я немедленно отправился туда.