Переулок Мидак

Махфуз Нагиб

— Но я лучший из людей, а не худший. Разве вы не видите, что обычный нищий, без увечья, не стоит ни гроша, пока я не сделаю ему такое увечье, что принесёт ему золота, равное его собственному весу?!… Мужчиной считается тот, у кого есть ценность, а не приятный внешний вид. А вот наш брат Джаада не стоит ничего, да и внешне тоже не удался.

Женщина угрожающе закричала на него:

— Ты вновь возвращаешься к тому же разговору?!

Он сделал вид, что не услышал её угрозы и проигнорировал тему, которую сам же намеренно затронул. Тоном оратора он продолжил:

— И вместе с тем все мои клиенты — профессиональные нищие, и что вы хотите, чтобы я с ними делал?… Нарядил их и украсил, а затем выпустил на улицы вводить в заблуждение добродетельных прохожих?!

—

Ну и дьявол же ты!.. Дьявольский язык и лицо дьявола.

Он громко вздохнул с самодовольным видом, словно выпрашивая сочувствия у неё:

— Однако когда-то я был королём.

Она саркастически пожала плечами и спросила:

— Королём злых духов?

Он тем же самодовольно-заискивающим тоном ответил:

— Нет, людей. Кого из нас поначалу не принимает этот мир с распростёртыми объятьями, как особу королевской крови, а потом бросает на откуп судьбе? Это величайшее надувательство жизни, и если бы нам показали её тайные помыслы в первый же миг, мы отказались бы покидать материнское чрево..!

— Вот здорово, сукин ты сын!

Зайта лишь с ещё большим энтузиазмом и радостью продолжал:

— Так и я когда-то был счастливым маленьким созданием, которого весело подбрасывали на руках и окружали заботой и милосердием. И после этого вы ещё сомневаетесь, что я был королём?

— Никогда, государь ты наш!

Их тёплая беседа опьянила его, также как и удовольствие, что дарила ему надежда. Он продолжил:

— Так что моё рождение было одновременно и счастьем и благоденствием для моих родителей. Это потому, что мои родители были профессиональными нищими и брали напрокат ребёнка, которого мать носила во время их скитаний. И когда Аллах послал ей меня, они больше не нуждались в чужих детях и очень обрадовались мне.

Хуснийя не удержалась и звонко засмеялась, отчего пыл и энтузиазм Зайты усилились. Он продолжал свою историю:

— О, воспоминания моего счастливого детства! Я всё-ещё помню своё излюбленное место отдыха на тротуаре: я полз на четвереньках, пока не достиг бордюра тротуара, выходящего на дорогу. На том месте в земле находилась яма, где скапливалась стоячая вода от дождя, полива или скота. На дне её собирался ил, а на поверхности возились мухи. По обе стороны её лежал мусор, падающий на дорогу. Вот было завораживающее, сказочное зрелище! Затянутая тиной вода канавы, и разноцветный мусор по обе стороны: кожура помидоров, стебли петрушки, грязь, ил и мухи, что носились над ней и садились на поверхность. Я поднимал веки, отяжелевшие из-за мух, и окидывал взором свой весёлый летний курорт. И весь мир не мог бы сделать меня счастливее.

Пекарша саркастическим тоном вздохнула:

— Ну и счастливчик… Ну и везунчик…

Её радость и то, как она слушала его историю, подарили ему удовольствие. Ещё более осмелев, он сказал:

— В этом весь секрет моей привязанности к тому, что вы несправедливо называете мусором. Человек способен привыкнуть к чему угодно, каким бы странным и аномальным это ни было, и поэтому боюсь я за вас, за то, что вы привыкнете к этому скоту.

— Ты вновь возвращаешься к этому?

Похоть ослепила и оглушила его:

— Конечно. Нельзя пренебрегать истиной.

— Кажется, ты стал аскетом.

— Однажды я попробовал вкус милосердия, как я уже говорил вам. Я ещё в колыбели был тогда.

Тут он указал рукой на навозную кучу, где квартировался, и добавил:

— И моё сердце отчего-то подсказывает мне, что мне повезёт и я отведаю его ещё раз вот в этом убежище.

И головой он кивнул в сторону своей комнаты, словно говоря ей: «Пойдём же». Женщина рассвирепела; его дерзость довела её до бешенства, и она закричала прямо ему в лицо:

— Ну берегись, дьявольское отродье!

Голос его задрожал:

— Как же может сын дьявола остерегаться соблазнов собственного отца?

— А если я сломаю тебе шею?

— Кто знает… Возможно, я обнаружу, что это тоже приятно.

Внезапно мужчина поднялся и немного попятился назад: он полагал, что достиг желаемого, и что пекарша будет покорна ему. Он был одержим безумием, что толкало его нарушить все нормы. Глазами он вперился в глаза женщины с каким-то оцепенением и зверством. Затем он неожиданно протянул руку к краю своего джильбаба и со сверхъестественной быстротой сдёрнул его, оставшись голым. Женщина какое-то мгновение пребывала в замешательстве, затем вытянула руку и схватила кувшин, что стоял неподалёку, швырнув его метким и сильным движением. Он попал прямо ему в живот, отчего из горла его вырвался рёв, и он упал, скрутившись, на землю.

17

По своему обычаю, господин Салим Алван сидел за письменным столом, когда вошла Умм Хамида, чтобы сделать некоторые покупки. Всякий раз, как она приходила, он любезно встречал её, однако на этот раз не удовлетворился одной только вежливостью: он пригласил её присесть на стул, что стоял рядом с ним, и поручил одному из своих служащих принести ей требуемую парфюмерию. Такое обращение с его стороны пришлось по душе Умм Хамиде, и она тепло поблагодарила его, пожелав ему всяческих благословений. На самом деле вся эта любезность не была спонтанной — господин Алван принял бесповоротное решение, ибо человеку трудно жить, если его обуревают разные мысли, а на душе постоянные тревоги и сомнения. Его очень огорчало видеть, как жизнь его затянулась тучами неразрешимых проблем, из которых требовалось найти выход, но воли на то у него как раз и не было. От него не скрывалась также и озабоченность сыновей. Не знал он, что делать со всем своим накопленным имуществом — когда же представится ему возможность извлечь из него доход, особенно после того, как некоторые паникёры посеяли тревожные слухи о возможном падении стоимости его в наличных после войны. Что касается звания бека, то всякий раз, как он полагал, что уладил это дело и покончил с ним, оно вновь упорно возвращалось к нему, словно невидимый глазу фурункул. Его привязанность к жене, как и беспокойство из-за увядания её молодости и иссякания жизненных сил, и наконец, последнее, но не менее важное, что причиняло ему страдания, — воспламенившееся новое чувство, из-за которого он испытывал томление и боль. Он пребывал в замешательстве среди всех этих проблем, и наконец счёл, что надо бы развеять хотя бы одну из них, и взялся за дело охотно и решительно. Господин Алван посчитал, что лучше всего будет сначала уладить проблему, возникшую из-за его неистового чувства, и сосредоточился на этом, ведь когда он разрешит это дело, то и всем остальным его проблемам придёт конец. Конечно, он не был в неведении о возможных последствиях: он знал, что даже если будет решена эта пресловутая проблема, за ней последуют новые, и не менее опасные. Но такова уж страсть. Она подчинила его себе, незаметно просочась в самую глубь души, пропитала до самых корней его мысли и волю. Все те трудности, которые стояли на пути претворения его мечтаний в жизнь, показались ему пустячными, и он сказал себе: «Моя жена уже больше не женщина, да и я сам не из тех, кто изменяет в таком возрасте. Но совершенно нет причины довольствоваться страданиями и огорчением. Ведь Аллах облегчил нам дела наши, так зачем нам самим их усложнять?!» Так он принял решение, от которого уже нельзя было отступиться, и собрал для этого всю свою волю, позвав Умм Хамиду и пригласив её сесть рядом с намерением посвятить её в одно серьёзное предприятие. Но при этом господин Алван немного побаивался начать разговор с ней, и не потому, что им овладело сомнение: нелегко было человеку с его высоким положением в обществе вот так внезапно раскрыть душу перед такой женщиной, как Умм Хамида.

И в этот момент вдруг вошёл один из его слуг с подносом со знаменитым фариком. Умм Хамида заметила это, и на губах её появилась полуулыбка, которая не скрылась от господина Алвана. Он воспользовался шансом и начал разговор, сделав вид, что забыл про свою чопорность и солидность. Тоном, в котором проскальзывало негодование, он сказал:

— Как же меня смущает этот вот поднос!

Умм Хамида испугалась, что он, возможно, заметил её улыбку, и поспешила заметить:

— Да не допустит Аллах! Почему же?