Переулок Солнца
Шрифт:
Однако теперь положение изменилось, потому что Блондинка заболела.
Доктор уже много раз навешал ее, и как только во дворе раздавались его шаги, женщины бросали свои дела, высовывались из дверей и выбегали на лестницу, стараясь по его лицу догадаться о последних новостях.
Доктор, проклиная каждую сбитую ступеньку, сухо отвечал на приветствия, и никто не осмеливался остановить его и расспросить.
Между тем из комнаты Блондинки все чаще слышался кашель. Кашель был упорный, жалобный, как безутешный плач ребенка. Этот кашель глухо отдавался под темной
И вот однажды, когда Арнальдо только что вернулся домой, перед ним появилась Нунция.
— Что у вас случилось? — спросила она. — Нужно вам чем-нибудь помочь?
Однако ей достаточно было оглянуться вокруг, чтобы понять, что помочь нужно, даже очень нужно. Она сразу же забрала целую охапку грязного белья и подняла на ноги всех женщин.
Зораиду не пришлось просить поштопать и погладить. Йетта принялась бегать вверх и вниз то с горячим молоком, то мясом для супа. Через несколько часов уже весь дом был в распоряжении больной, Йоле, обремененная большой семьей, с которой она и без того еле справлялась, не имея возможности уделять Блондинке столько времени, сколько другие, и желая скрасить ее одиночество, отдала ей своего дрозда, предварительно тщательно почистив клетку. Нерина молилась за нее, а учитель послал книги, чтобы больной не скучно было лежать.
Блондинка превратилась в Марию, и за короткое время о ней стало известно все.
После скандала она должна была уйти из родного дома и из своей деревни («Бедняжка!», «А какой все-таки подлец!», «И родители тоже хороши! Выгнать родную дочь в таком положении!»). Ребенок родился в родильном доме, а потом умер в приюте, куда пришлось его отдать, потому что у нее не было молока. Одна, без работы, больная, она рискнула попытать счастья в городе, но нашла там сперва голод, а потом Арнальдо, который стал для нее опорой.
На глазах у женщин, слушавших эту историю, были самые искренние слезы.
А он, Арнальдо, поставил ей условие: никаких отношений с соседями, чтобы не было сплетен. Правда, ни в чем другом он ей не отказывал и обращался с ней хорошо. Но вот уже несколько месяцев, как старая болезнь обострилась, и теперь Мария была уверена, что умрет.
Она говорила безразличным тоном, как человек, которому уже все равно, и от этого тона у женщин, присутствовавших при разговоре, разрывалось сердце. Они наперебой старались ободрить, поддержать бедняжку комплиментами, супами, ложью.
— Ну, ну! В ваши-то годы? — говорили они. — Смешно слушать даже! В вашем возрасте не хочешь, да выздоровеешь!
Теперь дверь Арнальдо была открыта для всех. Возвращаясь с работы, парикмахер каждый день заставал у постели больной новую сиделку. Когда была очередь Нунции, то и для него находилась тарелка горячего супа. Он молча ел, все время чувствуя на себе внимательный взгляд прачки, которая, скрестив руки, стояла в стороне и ждала, когда он кончит. После этого начинался допрос.
— Ну и как же? — спрашивала она. — Что же ты теперь собираешься делать? Ведь нужны деньги.
Арнальдо, однако, всегда был на мели.
— Но в конце-то концов работаешь
— Работаю, да, работаю, — отвечал он. — Но долги-то я должен платить?
— Какие долги?
— Да мебель эта! Если я не буду платить, ее заберут. А моя бедняжка в таком положении, что наверняка не перенесет этого. Если же я плачу за мебель, то мне не на что покупать лекарства. А так она еще скорее помрет.
Эта мебель, купленная для Марии, но уже не радовавшая ее, стала дорога всем. Каждая женщина, живущая в доме, не раз стирала с нее пыль, осторожно водя тряпочкой по полированной поверхности, и каждая, уходя, задерживалась у большого зеркала, в котором можно было видеть себя всю, с головы до ног.
Когда подошел срок платить очередной взнос, жильцы объединились, общими силами наскребли нужную сумму, и один вексель был погашен. Однако чтобы сделать это, каждый отдал последнее, и, конечно, у всех — у одних раньше, у других позже — подошел такой момент, когда они, стыдливо пряча глаза, вынуждены были смиренным голосом напоминать Арнальдо, что если он может… то хорошо бы… но если не может, то пусть считает, что никакого разговора не было. Арнальдо не успел еще до конца расплатиться с долгами, а уже приближался срок следующего взноса.
Или платить, или потерять мебель. И это как раз в то время, когда Мария, прикованная к своей огромной сияющей кровати, окруженная сверкающими зеркалами, готова была вот-вот угаснуть.
У соседей не оставалось больше ни гроша, но положение было слишком тяжелым, чтобы сидеть сложа руки. Посоветовавшись, решили обратиться к Темистокле, который, как говорили, дает деньги под бешеные проценты.
Вести переговоры послали Йоле, но она вернулась ни с чем. Темистокле заявил, что денег у него нет. Однако, по слухам, денежки у него водились, и не малые! Не он разве ссудил Ремо, когда тот решил заново переделать свое заведение? И ведь Ремо уже расплатился, дав в придачу порядочный куш.
Решили, что Йоле не сумела добиться, и снарядили новую делегацию в составе Нунции и учителя.
— Какие же вы мне дадите гарантии? — спросил часовщик. — Вот вы, маэстро, вы не обижайтесь, но ведь пенсия у вас, извините, нищенская, вы сами-то еле-еле концы с концами сводите. Ну, а что до вас, Нунция, то ведь известно, что у вас ни гроша за душой. Вот если ваш зять поручится, тогда другое дело, тогда деньги для Арнальдо, пожалуй, нашлись бы.
Нунция ответила, что попробует, и отправилась к Густо.
Тот выслушал ее и сказал, что если бы для нее, для Нунции, то, конечно, деньги бы он дал, и без всяких процентов. Но для этого фанфарона, для этого парикмахера и для его Блондинки, которая невесть откуда взялась! Право же, Нунция совсем голову потеряла, коль связалась с таким народом!
Ответить мяснику Нунция не сумела. Она могла только сокрушаться, когда вспоминала, что несчастная, которой я жить-то осталось дня два, не больше, должна будет помереть в голой комнате.
Йетта и Рыжая на свой страх решили использовать еще один путь и явились к синьоре Бертранди.