Перевёрнутый полумесяц
Шрифт:
Мы доедаем шишкебаб с баклажановым салатом в локанте «Ени». Со стены на нас смотрит султан Сулейман с угрожающе закрученными усами, с тюрбаном на голове. Рядом с ним, по соседству с портретом Ататюрка, — другой султан, еще более грозный.
Пора расплачиваться, хотя нет, постойте, мы еще спросим, нет ли здесь чего-нибудь мучного, например баклавы. До вечера далеко, кто знает, когда у нас будет время снова подкрепиться. Роберт идет в кухню на разведку.
— Баклава будет, ребята, — возвещает он через минуту.
Прошло десять минут, четверть часа. Официант дважды обошел наш стол, а баклавы все нет.
— Баклава вар? — вновь спрашивает Роберт, когда официант появился возле стола в третий раз.
Тот два раза мотнул
Один из шоферов, который был свидетелем всех предыдущих переговоров, встал из-за соседнего столика и на ломаном английском языке объяснил нам секрет турецких кивков. Кивнуть вниз — это значит сказать «эвет», выразить согласие. Кивнуть вверх — сказать «йок», «нет». Если же человек не знает, так это или не так, либо не понимает вопроса, он качает головой в обе стороны.
Вся локанта хохочет, видя этот наглядный урок кивания: еще бы, такое зрелище бывает тут не каждый день. А потом парни поднимаются из-за столов и идут провожать нас. Известное дело — шоферы, коллеги.
История повторяется
В тридцати четырех километрах от Балыкесира от шоссе ответвляется дорога вправо, в горы. Однако мы не замечаем этой дороги… вернее — нет, замечаем, очень даже замечаем, но решаем лучше уж не смотреть вправо и ехать дальше. Свернув туда, мы попали бы в Чанаккале. Туристский справочник сообщает о Чанаккале буквально следующее: «Военная зона, въезд строго воспрещен».
Дело в том, что под Чанаккале начинаются Дарданеллы, стратегический ключ к Проливам. В марте 1915 года союзнические армии англичан, французов, австралийцев, новозеландцев и индийцев численностью в семьдесят семь тысяч человек попытались высадиться здесь, но были вынуждены уйти несолоно хлебавши. После первой мировой войны Дарданеллы оставались демилитаризованными, но недолгое время. Ныне попасть туда снова нельзя.
Это обидно. Ведь мы стремились туда не ради крепостей современных, а ради того, чтобы своими глазами увидеть знаменитое историческое место, лежащее чуть южнее Чанаккале. Еще пять тысяч лет назад оно охраняло путь в Проливы, затем на развалинах старой крепости была построена другая, на ней третья, четвертая — и так продолжалось до тех пор, пока здесь не наросло друг на друге в общей сложности девять исторических слоев. Самый древний из них освещался солнцем примерно за три тысячи лет до нашей эры, последний же канул в Лету в шестом веке нашей эры. А где-то в средних слоях жил город площадью в двадцать тысяч квадратных метров, город, о котором величайший поэт древности написал величайший эпос древности.
Город этот назывался Илион, или Троя. Имя поэта было Гомер. Его творение — «Илиада». Оно стало сокровищницей древней культуры, прожив почти три тысячи лет. Но жил ли вообще Гомер? И если жил, то кто он? Куда исчезла Троя? Можно ли верить Ксенофонту из Колофона — греческому поэту и философу, который впервые упомянул о Гомере в пятом веке до нашей эры? И можно ли верить Геродоту, отцу истории, написавшему, что «Гомер жил за четыреста лет до меня»?
В 1870 году на берег Дарданелл явился Генрих Шлиман, немецкий коммерсант, языковед и археолог в одном лице, человек, наизусть знавший всю «Илиаду» и «Одиссею». Неподалеку от холма Гиссарлык им были начаты раскопки, продолжавшиеся ровно двадцать лет. В 1882 году он обнаружил редкостную находку золота и драгоценностей, которую назвал «кладом Приама». Он открыл Трою, хотя она и не оказалась гомеровской.
«Клад Приама» перекочевал в Берлин, но во время второй мировой войны был уничтожен при налете. Исторический круг «крепости — войны — крепости — войны» замкнулся, несмотря на то, что троянского коня заменили эскадрильи бомбардировщиков.
История повторяется. Сегодня гомеровская Троя опять находится в стратегической зоне, куда «вход строго воспрещен».
Мы поднялись в пять утра и, не считая короткой остановки в Бурсе, едем целый день. Сейчас солнце как раз заходит, и все же мы проехали только триста пятьдесят километров. Только? Лучше сказать — «уже»! Дорога — это сплошные повороты, «опасные повороты», как предупреждают турецкие надписи. За день мы насквозь пропылились, «зажарились» и мечтаем о воде. Цель сегодняшнего пробега, намеченная нами утром, — Эгейское море, но его и в помине нет, мы снова карабкаемся в горы. Весь день термометр показывал тридцать пять градусов, а когда мы вернулись с обеда, в закрытой машине было сорок пять по Цельсию.
— Мирек, море!
И правда, среди гор тускло заблестела узкая полоска воды — в мглистых сумерках, отчаянно далеко! Сколько же еще поворотов ждет нас, если дорога неутомимо поднимается вверх, вместо того чтобы спешить вниз, к морю?
Еще полчаса назад стрелка альтиметра опустилась к нулю, справа на нас повеяло сыростью, но воды, о которой мы так мечтаем, опять нигде нет. Карта-«миллионка» сообщает, что берег Эгейского моря в трех-пяти километрах от нас, но она не говорит, как к нему добраться. Общее собрание экспедиции выносит компромиссное решение: будем ехать до тех пор, пока не повстречаем хотя бы источника питьевой воды, даже если нам потребуется для этого не вставать из-за руля до полуночи.
Наконец-то! В свете рефлекторов появляется стена с бетонным водопоем, из двух труб в него льется искристая вода. Не успели мы вытащить мыло и полотенце, как Ольдржих уже лежал в бассейне по уши в воде.
О карте мы даже не вспомнили.
Только утром было подсчитано, что в этот день мы побили рекорд: от Измита проехали четыреста тридцать три километра.
И все-таки остались на том же меридиане, на каком были при выезде из Болгарии. Вот вам и путь вокруг Мраморного моря!
В очереди за водой
Итак, начнем, как говорится, от Адама. Уже третий день мы в Азии, пора узнать, почему она так называется.
Восход солнца на древнеассирийском языке назывался «асу». А поскольку прежние мореплаватели, идя с запада, видели, что солнце всегда восходит над берегами Эгейского моря, они стали называть «Асу» весь континент, раскинувшийся за той полоской земли.
Эта удивительная часть света спешит предстать перед нами во всей своей многоликости.
К примеру, сегодня утром. Мы проснулись в великолепной оливковой роще, которую вчера ночью не смогли рассмотреть как следует. Стволы многолетних олив причудливо искривлены; одни дуплисты, другие раздвоены и издали напоминают шагающих двуногих чудовищ. Стволы отдельных деревьев словно завязаны узлами, скручены подобно лианам. Времени на разглядывание этих диковин у нас достаточно только потому, что мы вынуждены терпеливо стоять в очереди за водой. Вчера мы легли после полуночи и поэтому немного проспали, а когда, не успев продрать глаза, вылезли из машин, у водопоя уже были верблюды. Первые азиатские верблюды. Наклоняя головы к резервуару, они чуть морщатся — видимо, потому, что ночью мы в нем мылись, — но тут же принимаются жадно пить. Мы вежливо ждем, пока напьются эти поистине бездонные бочки. Ведь они пришли сюда раньше и испытывают жажду, а мы хотим лишь умыться, почистить зубы. В таком положении чувствуешь себя так, словно стоишь у бензоцистерны, заправляющей четырехмоторный самолет. Верблюд вытягивает длинную, похожую на шланг шею и пьет, пьет без конца. К счастью, верблюдов всего шесть. Вот последний из них пожевал губами всухую, словно говоря: «Ну, а теперь можете браться за свои зубные щетки…» Потом еще раз оглянулся на нас и включился в мерный ритм каравана: обе правые ноги, затем обе левые, снова обе правые…