Перевертыш
Шрифт:
— Додж трофейный тебе хочется, потому, как еще ни разу на таком не ездил, — пояснил свою догадку Дед. — А если ты его по незнанию в первый же раз и сломаешь?
— С чего это я его ломать буду? — обиделся Успенский, — или у него колес меньше, или тормоза на заднем сиденье приделаны?
— А там спидометр в милях, а не километрах, — рассудил Дед. — И все датчики на бензин, на масло в каких-то галлонах. Переделывать все циферблаты надо…
— Ладно, я уж понял, что ты жадюга, каких мало, — огорченно сказал Успенский. — Возьму тогда нашего «козлика»…
— Вот это — бери, хоть два, — мгновенно согласился механик. —
… Город, про который Пан раньше думал, мол, город и город, только не наш, при свете заходящего солнца оказался настолько чужим, что новичок практически не отрывался от окошка автомобиля, ведомого старшим сержантом. Юркий, чуть неуклюжий внешне «козлик» горьковского автозавода, раскрашенный в камуфляжные пятна, без привычных штатских номеров, не торопясь катил по чужим улицам, ведь и сам Успенский не часто выбирался сюда, а уж в комендатуру попадал всего один раз после окончания боев. Но дорогу, вернее, направление, в котором следует двигаться, запомнил неплохо, вот только в толчее многочисленных машин на улицах не стал давить на газ, предпочитая не спеша добраться наверняка, чем на скорости проскочить нужный поворот или вообще столкнуться с каким-нибудь лихачом из местных.
А Пан смотрел на цивильно одетых граждан, спешащих по улицам домой после рабочего дня, и не успевал поражаться разнообразию лиц, одежды, цветов кожи. И пальмам, растущим прямо на бульваре, и огромным рекламным вывескам, кое-где попорченным пулями и осколками. Город хоть и взяли без боя, но кое-какие отдельные очаги сопротивления фанатиков или просто сумасшедших подавлять пришлось. Поразило Пана и наличие разнообразных банков, за сорок минут поездки как минимум два десятка раз мелькали вывески с этим иностранным, но так легко узнаваемым и без переводчика, словом. И еще — множество мелких магазинчиков, занимающих практически все первые этажи жилых домов, многочисленные ларьки и павильончики. То там, то здесь мелькало «shop», «shop», «shop» с разнообразными прибавками, понять которые Пан был не в силах.
А вот солдат в городе практически видно не было, только уже ближе к комендатуре стали попадаться патрули из трех-пяти человек, похожие на тот, что встретился им ночью возле бара: штурмгеверы с примкнутыми штыками, рация, офицер во главе.
— Наших что-то маловато, — поддержал не высказанную мысль Пана Успенский. — Хотя, что им в городе днем делать? Боевые части далеко на востоке за городом стоят, увольнений практически нет, а комендантские службы только с темнотой активизируются…
Возле огромного, старинной постройки здания, окруженного парком и металлической оградой из тонких, похожих на пики, прутьев, старший сержант притормозил.
— Вот она, комендатура, — пояснил он, — говорят, дом бывшего губернатора под нее реквизировали, а еще раньше здесь дворец какого-то испанского наместника был…
— А зачем дворец-то нам нужен? — поинтересовался Пан.
— Да это он внешне, как дворец выглядит. Внутри всё современное, здесь же аппарат местного губернатора работал, ну, как у нас — облсовет, считай. И связь есть, и кабинеты обустроены, — рассказывал Успенский, выруливая через блок-пост у ограды на узенькую садовую дорожку. — Не строить же с нуля всё, пусть уже имеющееся нам послужит.
У центрального входа в
Впрочем, настроение Пана разом изменилось, как только они с Успенским шагнули за порог. И если стоящие снаружи у дверей часовые и ухом не повели на входящих с оружием старшего сержанта и рядового, то внутри здания, в широком пустом вестибюле их встретил пристроенный рядом с лестницей на мешках с песком пулемет. И трое с повязками комендантского патруля, с штурмгеверами наизготовку, во главе с офицером, занимающим позицию чуть позади солдат. Видимо, расхлябанные хозяйственники у дверей снаружи должны были просто притуплять бдительность возможных диверсантов.
— Назовитесь! — строго потребовал патрульный офицер.
— Старший сержант Успенский, рядовой Панов, шестой штурмовой. К своему особисту, — закончил Успенский, не дожидаясь нового вопроса.
— По вызову или по своей инициативе? — скорее формально спросил офицер, кто же по своей воле пойдет к особисту?
— По своей, — буркнул Успенский, — дело есть…
Офицер, только теперь в полумраке вестибюля Пан разглядел его звездочки — старший лейтенант, — удивленно уставился на сержанта. Как-то не вязался в его понятиях боевой штурмовик с особистом, большую часть времени просиживающем в кабинете.
— А если его на месте нет, ну, или занят он, к примеру, чем-то своим, особым? — поинтересовался старлей, зачем-то затягивая время.
— Наш особист для своих всегда время найдет, и на месте окажется, — твердо отрезал Успенский.
В этот момент из неприметной дверцы совсем рядом с патрульными и их гостями, прикрытой от нескромных глаз развесистой пальмой в кадке, выглянула вихрастая рыжеволосая голова.
— Тарищстарлетнант, — протараторил выглянувший из двери боец. — Ждут их, просили пропустить…
Затянувшиеся расспросы начальника патруля тут же стали ясны, как божий день. В комнатке сидел, все слушал и связывался с офицерами, к которым шли посетители специально выделенный боец. А начальник патруля просто изображал неуемное любопытство, выжидая решения. И только после этого, он скомандовал бойцам «Вольно», и стволы штурмгеверов уставились в пол. «А ведь у каждого, небось, патрон в патроннике и предохранитель снят», — подумал задним числом Пан, проходя мимо патрульных. Такая бдительная встреча порадовала его, несмотря на невольно побежавшие по спине мурашки — а ну, как, кто из ребят случайно за спуск заденет?
— Найдете своего особиста-то? — вслед им спросил старший лейтенант.
— Я ему сам кабинет обставлять помогал, — ответил Успенский, — думаю, не успел еще съехать…
И повел Пана по широкой и пологой, серо-мраморной, изрядно затоптанной солдатскими и офицерскими сапогами, лестнице на второй этаж. Там, по широкому, застеленному ковровой дорожкой коридору, облицованному в человеческий рост деревянными панелями, мимо них то и дело проскакивали офицеры и солдаты. Несмотря на довольно поздний час, работа в комендатуре не стихала, да и жили практически все офицеры тут же, подле своих рабочих мест, потому и длился у них рабочий день обычно от подъема до отбоя.