Перевертыш
Шрифт:
Пан только кивнул в ответ.
Капитан положил руку на плечо парня и постарался заглянуть ему в глаза:
— Не все тебе могу сказать, Пан. Но — у нас нет времени, что бы разговорить эту девчонку. А она знает что-то очень и очень нужное нам. Вот — не могу больше сказать. Но — ты взрослый человек и — штурмовик. Очень на тебя надеюсь.
Пан вновь кивнул, но теперь уже более осознанно.
… Уже больше часа капитан испытывал собственное терпение и терпение «Мартышки». Интуиция ему подсказала сыграть вариант туповатого служаки, имеющего задание любыми средствами сломать
«Мартышка» отвечала односложно, равнодушно и спокойно, почти не реагируя на интонации и слова следователя. Она не была взволнована, но при этом не находилась и в ступоре, защищающем организм человека от излишних отрицательных эмоций. Благодаря опыту, это капитан почувствовал сразу.
— Ты что ж, наших бойцов и командиров решила сифилисом перезаражать! — орал Мишин.
— Не болею. Нет сифилиса и других заболеваний, передающихся при контакте мужчины и женщины, — отвечала мулатка, глядя прямо перед собой.
— Я тебя заставлю говорить! Ты у меня по-любому заговоришь… — тряс кулаком возле её лица капитан.
— Я говорю, отвечаю на вопросы, — сообщала ему мулатка с четкостью хорошо отлаженного автомата.
Подумав, что она просто плоховато владеет языком, капитан перешел на простейшие фразы, потом, эксперимента ради, завернул несколько раз такие интеллектуальные конструкции, что им позавидовал бы и профессор-лингвист, но — мулатка понимала всё и на все его выпады отвечала вроде бы по существу, но ни о чем.
Решив, что стоит уже сделать перерыв на обед, потому как и актерская игра тоже требует антракта, капитан позвонил Пану, сказав, что бы тот подавал чай, при этом наблюдая, как отреагирует на русскую речь мулатка. Ведь любой нормальный человек, слыша иностранные слова, рефлекторно примеряет их к известному ему языку, пытаясь догадаться, о чем идет речь.
Но тут Мишину показалось, что мулатка всё отлично поняла, но при этом совершенно не заинтересовалась сказанным и только потому, что её это не касалось.
«Ох, интуиция, одна кругом интуиция… — думал Мишин, продолжая, после звонка, расписывать мулаточке весь ужас её положения, — жаль только, что интуицию ни к какому протоколу допроса не пришьешь…»
Пнув дверь ногой, в комнату вошел Пан, обтирая окровавленные руки полотенцем. Взлохмачен он был живописнейше, и дышал устало, запыхавшись.
— Ну, что тут? — спросил он небрежно капитана. — Когда мне её передашь?
— Видишь? видишь?!! — заорал капитан, подскакивая к мулатке и, прихватив её подбородок, силой поворачивая лицо в сторону Пана. — Ты к нему хочешь? Он вот только что твоей подружке матку голыми руками вырвал… ты тоже хочешь?
— Нет, не хочу, у меня нет подруг, — равнодушно скользнув по Пану
— Не понимаешь, как это больно? — ярился Мишин. — Я тебе устрою понимание… Ты хоть представляешь, что он может с тобой сделать?
— Нет, не представляю, — отвечала та, — я не умею представлять…
— Ну и голосок у нее, — не понимая слов, ухмыльнулся Пан, считая, что делает это зловеще, — прям, как у автомата, чисто робот какой-то…
Мулатка вздрогнула, как от удара и уставилась на Пана удивленными глазами. Да-да, именно удивление на какую-то долю секунды мелькнуло в её глазах и тут же исчезло, сменившись привычным равнодушием и притворным непониманием.
«Стоп, — сам себе сказал Мишин. — Стоп, стоп и еще три раза стоп. Что-то сказал опять этот мальчишка, что вывело её из себя на доли секунды… Что?»
Тяжело рухнув в кресло следователя, капитан схватил телефонную трубку:
— Увести!
Появившиеся надзиратели с легким почтением отодвинули в сторонку «ассистента» следователя, сноровисто подхватили подмышки мулатку, так и не освобожденную от наручников во время допроса, и поволокли её на выход.
— По второму пункту её, — крикнул им вслед капитан.
— Я что-то не так сделал? — с легкой обидой в голосе спросил Пан. — Я старался…
— Ты всё так сделал, ты всё очень так сделал, — устало проводя ладонью по лбу, ответил Мишин. — Ты даже больше, чем так сделал. Понимаешь, Пан, ты вывел её из равновесия каким- то одним словом. А я тут полтора часа бился и — не смог.
— Ну, я-то, вообщем-то, не хотел, — смутился Пан, припомнив утренний разговор с Успенским.
— Что же ты такого сказал? Как ты её назвал?
— Ну, вроде бы, просто сказал, что голос у нее, как у автомата, прямо робот како…
— Вот, — капитана просто подбросило из кресла. — При слове «робот» она и ожила. Уф… слушай, Пан, а ты-то откуда такое слово знаешь?
— Да мы… это… в школе еще, — растерялся Пан, — ну, «Бунт машин» советского графа…
— Тьфу, как можно было забыть, — засмеялся над собой Мишин. — Да хоть бы и помнил, вряд ли догадался бы слово это сказать… Рукопожатие тебе, Пан, перед строем с занесением в личное дело. Ну, а если серьезно, ты здорово, очень здорово! сейчас мне помог, хоть и несознательно. Ладно, пойдем руки мыть и — на обед, а то я уж тут проголодался из себя зверя изображать…
… Усадив Пана за «офицерский» столик в дальнем углу банкетного зала, где официантов изображали те же солидные дядьки в возрасте за сорок, что утром орудовали на раздаче для рядовых и сержантов, капитан, не задумываясь, заказал для обоих борщ со сметаной, отбивные с гречкой и компот. Но покушать по-человечески они не успели.
Первым в столовую влетел абсолютно расхристанный, взъерошенный и бледный солдатик с патрульной повязкой на рукаве. Он выскочил почти на середину зала и несколько секунд пытался о чем-то сказать, взволнованно открывая и закрывая рот. Но его опередил вошедший следом старший сержант Успенский, как всегда ладно одетый, аккуратно причесанный, распространяющий вокруг, ощутимую чуть ли не физически, уверенность в себе, силу и благожелательное спокойствие.