Перевертыш

Леж Юрий

— Так точно, вот только врач, что их брал, предупредил, что через шесть часов они не годны будут…

— Это ему не годны, болячки всякие определять, — отмахнулся Октябрьский, — а нам очень даже годны. В местном госпитале хорошая лаборатория?

— Не знаю, не специалист, — вздохнул Мишин. — Но врачи не жалуются.

— Отлично, сейчас доктор наш отобедает, загоним его туда, вот только, товарищ Мишин, охрана нужна из надежных, но, как бы сказать, не особо посвященных в дело людей…

— Возьму из батальона, — без колебаний ответил капитан. — Штурмовиков,

воевавших.

— Черт возьми, просто великолепно, — согласился Октябрьский. — Предупредите бойцов, чтоб не слушали, о чем говорит доктор Соболев, ну или сразу же забывали, что услышат. Специалист он, конечно, великолепный, и с секретностью знаком не понаслышке, но все-таки — не оперативник, может и ляпнуть что-нибудь в процессе работы не нужное. Кстати, где вы храните образцы?

— Здесь, в морозильнике, — капитан показал на стоящий в уголке комнаты скромный метровой высоты морозильничек местного производства. — Побоялся в сейф ставить, решил, что на холоде лучше, а тут почти в каждом доме такие аппараты…

— Давно вы дома не были, товарищ Мишин, — улыбнулся Октябрьский. — Сейчас и в Москве почти в каждой квартире такие есть, только получше, побольше размерами. А то, что в холоде образцы держали, наверное, правильно, я хоть и тоже не специалист, но так же бы поступил. Тогда вы свяжитесь с госпиталем, что бы там проблем и задержек не возникло, вызовите бойцов для охраны, а я пока покурю…

Пока Мишин названивал главврачу госпиталя, пока связывался с комбатом Сергеевым, личный представитель успел выкурить не одну, а две длинных, с фильтром, сигареты из желтой пачки с верблюдом, которые капитан впервые увидел только здесь, за океаном.

— Замечательно, что через полчаса все будет готово, — кивнул Октябрьский, давая знать капитану, что понял суть его разговоров. — Нам сейчас активного времени пара-тройка часов осталась…

Наткнувшись на недоуменный взгляд Мишина, Егор Алексеевич рассмеялся и пояснил:

— Нет-нет, совсем не то, что вы подумали. Просто в Москве сейчас уже вечер, а мы после перелета уставшие, так что через пару часов будем вялые, как осенние мухи. Придется перерыв делать, если не хотим за бумагами уснуть. Теперь следующий вопрос. Кто близко и конкретно знаком с делом из наших людей? И в какой степени?

— Я знаком, — начал с себя капитан. — Моя секретарша, она фиксирует все документы, регистрировала и отчеты по этому делу, но, думаю, не вчитывалась в них. Врач, который брал вчера ночью анализы крови. Тут совсем плохое дело…

— В чем это дело плохое? — поинтересовался Октябрьский.

— Сейчас покажу…

Капитан достал из холодильничка пробирку наполненную голубой жидкостью и протянул её Егору Алексеевичу.

— Её кровь, — кратко пояснил Мишин и тут же подробно рассказал о поведении лейтенанта медицинской службы вчера ночью.

— Вот ведь незадача, — Октябрьский покрутил в пальцах стеклянный сосуд, поглядел содержимое на просвет. — Кровь оказывается у нее голубая, а вы её «Мартышкой»… тут бы больше «Графиня» или «Баронесса» подошло бы…

А врача надо изолировать, по крайней мере, на то время, пока мы здесь. Но изолировать негласно, послать куда-нибудь в командировку, а там и подержать под арестом, типа домашнего, но чтоб не строго. Сделаете?

— Так точно, — кивнул Мишин и продолжил: — Вместе с врачом все это видел наш главный тюремщик, старший лейтенант госбезопасности Воробьев Виктор Иванович, кое-что могли заметить и дежурные надзиратели, но вряд ли что-то серьезное, из чего можно сделать выводы.

— А Воробьев — это старичок такой? — уточнил Октябрьский. — Сухонький, маленький? Помню его… надо же, куда его служба занесла… Тут все спокойно, он и не такое видел и знает, вот только не расскажет никому…

— И, наконец, основные, главные мои свидетели и очевидцы: рядовой Панов и старший сержант Успенский из штурмового батальона, — закончил Мишин. — Эти ни с кем информацией не делились, даю слово за них.

— Вы хорошо сработали, товарищ Мишин, — серьезно так похвалил капитана Октябрьский. — Обычно в таких делах гораздо больше ненужных свидетелей…

— Свидетелей-то в самом деле гораздо больше, тут и все, кто в задержании участвовал, и кто видел, как задержанных привозили и оформляли, но это те свидетели, что не в курсе дела, кто, кого и за что, — признался капитан. — Вот только с местными беда, все-таки, «Мартышка» — проститутка, кто к ней ходил, пользовался, так сказать, услугами, вычислить трудно, но они могли что-то видеть и знать. Тем более, что подруги её и сама хозяйка видели, как она… х-м-м… отключается, если так сказать можно.

— С местными-то проще, Пал Сергеич, — отозвался Октябрьский. — Тем более, во время войны. Кто-то под шальную пулю попал, кто-то вообще пропал без вести. Да и просто с ума сходят многие от постоянного страха. Мало ли, что кому почудиться, да еще девицам с такой специальностью… Это своих людей беречь надо. А этих… Кстати, думаю, что никто из клиентов ничего особенного не замечал, иначе по району хотя бы слухи бы ходили, а вы ничего так и не узнали…

— Пока не узнал, но ведь и дело-то только-только начато, — сказал Мишин. — Да и с агентурой у нас практически полный ноль…

В двери кабинета постучали. Октябрьский вернул капитану пробирку с голубой кровью, знаком приказав спрятать её обратно в холодильник, и громко разрешил:

— Войдите.

— Разрешите, товарищ капитан, — привычно обратилась к начальнику вошедшая первой Настя, — а мы с обеда…

*

Почти весь день, за исключением обеда, Пан провел в знакомых развалинах, отрабатывая до автоматизма уже знакомые приемы стрельбы по своим секторам, наблюдения за местностью, связи с поддерживаемым им взводом. В роли взвода, правда, выступал Волчок, но сигналы между ними от того не становились другими. В самом конце дня, когда уже и сам Волчок, намотавшись, устал и захотел откинуться на коечке в казарме, Пан придумал пострелять из пистолета, будто специально оттягивая возвращение в расположение батальона.