Переводчица
Шрифт:
— Я Ваш должник! Соболев звонил рано утром, всё объяснил, велел перепроверить новый контракт, я ещё раз просмотрел все изменения и…
— Аркадий Петрович, с Вас кофе и мы в расчёте, — отвечаю с улыбкой. И она могла бы быть искренней, уйди я вчера сразу после внесения правок.
Через полчаса мы прошли к выходу на посадку, устав отсвечивать у стойки регистрации, простояли рядом, пока последний пассажир из очереди не загрузился, а когда объявили наши фамилии по громкой связи, настоятельно рекомендуя пройти на посадку, я начала откровенно психовать.
И вот, когда до вылета остаётся минут пять, Соболев
Кресло у окна в тесном экономе, взлёт, просьба к стюардессе не кантовать, наушники в уши, маска на глаза и долгожданный, но такой короткий сон. Пересадка в Москве, недолгое ожидание и всё вновь повторяется. Четыре часа, вернувшие меня к жизни.
Возле выхода из здания аэропорта нас поджидал Али с табличкой. Я приветливо улыбнулась ему из-за спины Соболева, как обычно следуя по его левую руку, он едва заметно улыбнулся в ответ и произнёс торжественно:
— Прошу!
И вот мы выходим, вдыхая раскалённый воздух, следуем к поджидающему нас роскошному лимузину, припаркованному прямо напротив выхода, и тут к Пименову подлетает какой-то незнакомый щуплый турок, выхватывает его портфель, с силой толкает на асфальтовое покрытие и несётся прочь.
Юрист ошалело таращит глаза, но недолго. Подскакивает, как будто получил волшебное ускорение под пятую точку, и пытается предпринять попытку кинуться за вором, но Соболев останавливает его одной рукой и шипит сквозь зубы:
— Спятил? Не рыпайся!
И начинается ад.
Али звонит по телефону и орёт в трубку, из лимузина выскакивает водитель и начинает ругаться с таксистами, вокруг нас собирается толпа турок, подтягиваются и просто чрезмерно любопытные туристы, из аэропорта выходит охрана, Али ругается уже с ними, импульсивно размахивая руками, стоит такой гомон, что закладывает уши, я делаю медленный шаг поближе к Соболеву, покрепче прижимая сумку к груди, а он выставляет назад руку и притягивает к себе вплотную, пряча за свою спину.
Краем глаза замечаю, как косится Али, тут же прекращает разговор с охраной и подходит к нам.
— Мы можем уехать? — спрашивает у него Соболев, а Али слабо морщится:
— Боюсь, ничего другого не остаётся.
И торжественный момент встречи иностранных гостей благополучно терпит крах.
Не без труда, сквозь толпу, мы пробираемся к машине, вместе с сумками залезаем в салон и наконец-то уезжаем, погрузившись в тишину.
Несчастный Пименов сидит бледнее мела и обливается потом, в то время как в машине довольно прохладно и я зябко ёжусь после вечерней бани на улице. Соболев сидит с каменным лицом, Али двумя большими пальцами строчит послание в мобильном, а водитель косится на траурную процессию через зеркало заднего вида и медленно поднимает тёмную перегородку.
— Тимур Александрович… — решается Пименов. Голос загробный, в глазах мольба.
— Твоей вины нет, — цедит Тимур сквозь зубы.
— Там… — продолжает блеять юрист, — там контракт, Тимур Александрович. И рабочий ноутбук.
— Понимаю, — слегка кивает Соболев в ответ, а Пименов сглатывает и задаёт главный вопрос:
— Я уволен?
— С какой стати? — отвечает Тимур, а Пименов смотрит на меня, ища подтверждения тому, что он не ослышался.
Я ободряюще улыбаюсь, а юрист прикрывает глаза и растекается по кожаному сиденью. Всё, мы его потеряли.
Соболев задумчиво крутит в руках телефон минут десять, потом делает звонок и начинает говорить с собеседником на немецком. Мои глаза невольно расширяются, впрочем, как и у остальных присутствующих, но у концу разговора я понимаю, почему он поступил именно так. Конспирация.
Немецкий я знаю хуже турецкого, но общий смысл уловить, всё же, успела, стараясь вслушиваться в то, что он говорит, а не как. Ох уж этот немецкий…
В общем, звонил он матери с новостями, коротко и по делу. Техническим экспертам велел передать указание закрыть доступ Пименова в сеть фирмы, а так же отправить ещё одного юриста в Стамбул с запечатанным пакетом с печатями.
Похоже, командировка несколько затянется. И что я думаю по этому поводу? Пока в душе сумятица и раздрай, посмотрим, как поведёт себя принимающая сторона.
Принимающая сторона светилась от счастья, но на меня не смотрела. Не положено.
Долго тряс Соболеву руку, рассыпаясь в комплиментах ко мне, а Али выдумывал перевод на ходу, распинаясь о том, как Ибрагиму жаль, что в аэропорту случилось это пренеприятнейшее происшествие. Цирк.
Я глупо улыбалась, встав так, чтобы Тимуру не было видно, и была голосом за кадром, переводя его довольно сухие ответные фразы. Когда с официальной частью было покончено, из тени вышли три молодца в одинаковой одежде, подхватили наши вещи и понесли в отведённые нам комнаты.
Зашла, сунула чаевые носильщику, тепло поблагодарила на его родном языке и осмотрелась. В люксе нашей гостиницы Ибрагиму наверняка было тесновато. Одна лишь спальня была больше, чем вся моя квартира, огромная кровать с балдахином, на которой можно было с комфортом расположиться поперёк, панорамные окна с выходом на балкон, изысканный интерьер в восточном стиле вкупе с европейским комфортом, плюс гостиная, плюс отдельная ванная комната, так же с окном от пола до потолка, в которой хотелось остаться жить. Второй этаж, вид на море. Надеюсь, все билеты на ближайшие рейсы в Стамбул раскупили и я смогу хоть раз понежиться в джакузи.
Нам дали полчаса на отдых, по истечении которых намечался ужин, я успела принять душ и переодеться, а открывая дверь подумала, что понятия не имею, куда идти, но проблема решилась сама собой: в коридоре поджидал Ибрагим.
— Душа моя… — шумно выдохнул, прикрыв глаза, как мартовский кот на нагретом лучами солнца капоте и тут же начал наступать, принуждая меня сделать пару шагов назад. Ногой закрыл за собой дверь, взял за руки и долго смотрел в глаза, прежде чем поцеловал.
Вообще, мне как-то всё больше по душе, когда после разлуки с разбега кидаются на шею, девушка обхватывает парня руками и ногами, как коала ветку эвкалипта, парень кружит её в вокруг своей оси, стискивая бёдра, ну и тому подобная ерунда, но кинуться я не могла, без того, чтобы не порвать очередную юбку, он, соотвественно, не мог кружить, и вообще всё пошло по известному месту ещё в аэропорту. Взгляд, так взгляд.