Переяславская Рада (Том 1)
Шрифт:
Смотрите в будущее. А в Варшаве к вам относятся благожелательно. Вы шляхтич, пан писарь. Знаю, вас обидели, знаю, но обиду можно залечить новыми наградами, а их будете иметь без числа...
– То невозможно, что вы предлагаете мне, – сурово ответил Выговский, когда ксендз замолчал.
– Я ничего не предлагаю, – горячо сказал Лентовский, – я только выразил ваши же мысли. Не возражайте, не надо. Да, да, истину говорю... И пан сенатор надеется на одно: что вы подумаете об этом, только подумаете... и больше ничего.
– Я обязан взять вас под стражу, пан Лентовский, – так же
Тот загадочно усмехнулся и возразил уверенно:
– Теперь вы этого не можете сделать. Иначе сделали бы это вчера, когда я заговорил с вами и когда к нам подошел изменник Капуста, – уже со злобой в голосе закончил ксендз.
Выговский промолчал.
– Сенатор покорно просил вас, пан писарь, подумать и быть готовым...
– К чему?
Выговский ждал: вот сейчас ксендз скажет такое, что придется уже иначе вести себя с ним.
– Ко всяким неожиданностям, какие могут произойти с вашим гетманом.
Все может статься, и тогда вы окажете великую услугу Речи Посполитой и сами займете достойное для вас место в королевстве...
– А знаете ли вы, пан Лентовский, – процедил сквозь зубы генеральный писарь, – что ваши слова можно принять за предложение стать изменником...
– Господь с вами, пан Выговский! О какой измене говорите вы? Кому?
Стать на праведный путь – разве это означает изменить? Вы провинились перед королем и должны искупить вину, это Хмельницкий изменник и убийца...
– Я его генеральный писарь.
– Вы шляхтич и достойный человек, – твердо проговорил ксендз.
– Я православной веры, – уже слабее продолжал возражать Выговский.
– Сенатор Адам Кисель той же веры, – но разве это мешает ему занимать высокое и почетное место среди благороднейших особ королевства нашего? От его имени я и прибыл к вам, пан генеральный писарь.
– Хорошо, что вам нужно от меня? – спросил Выговский, почувствовав вдруг какую-то внезапную усталость.
Он понимал, что перед ним, наконец, открывается путь к осуществлению его давних замыслов. Однако надо быть осторожным, не спешить, – слишком уж долго он терпеливо ждал, чтобы теперь, оступившись, угодить на кол.
– Ничего, сын мой, не надо мне от тебя, – успокоил Лентовский. – Я передал тебе слова сенатора. Через несколько дней мы выезжаем. Гетман ведет себя так, словно вполне уверен, что осилит Речь Посполитую. Не бывать тому вовеки! Сам папа римский придет к нам на помощь, и цесарь Фердинанд будет с нами, и царь московский даст королю ратных своих людей.
Все княжества немецкие станут за нас, ибо это, пан писарь, уже не внутреннее дело одной Речи Посполитой, – это бунт разнузданной черни против избранных богом и королем людей, против порядка, установленного богом. Это моровая язва. Железом и огнем истребим мы ее. Имей это в виду, генеральный писарь, и в нужный час выбери себе верный путь.
Ксендз заговорил свободно, уже без угодливой улыбки, жестким и недобрым голосом. Выговский опустил глаза, слушал, не перебивая.
– Ты выбрал уже, сын мой, я знаю. Но ты не хочешь говорить. Не надо!
Все достойные и шляхетные люди поступят разумно. Пусть берут пример с сенатора Киселя!
Выговский развел руками. Криво усмехнулся.
– Слова твои, пан отец, внимания достойны. Но имей в виду – наша беседа должна остаться в тайне и разглашена быть не может. А больше тебе ничего не отвечу. Дай время.
Лентовский согласно кивнул головой.
– Не тороплю. Но обеспокою тебя одной просьбой, пан Выговский: пани Елене передай от ее дяди вот эту безделушку. Тут медальон золотой, наследственный. – Положил на стол перед Выговским небольшую бархатную коробочку, открыл. Тускло блеснуло золото перед глазами. Лентовский задумчиво добавил:
– Верная католичка пани Елена...
– Православный патриарх благословил ее брак с гетманом, – сказал Выговский и впервые хохотнул тихо и насмешливо.
– Простит ей папа и этот грех, – загадочно и двусмысленно ответил Лентовский.
Выговский вздрогнул от удивления. Догадка молнией сверкнула и приковала к креслу. Так вот что! Едва сдержался, чтобы не спросить. Но Лентовский уже заговорил о другом:
– Пора мне, пан писарь. Прими благословение мое. Будет случай, сам с тобой встречусь, а не то придут от меня верные люди, знак тебе подадут...
«Заговорил со мной как с сообщником», – с досадой подумал Выговский.
– ...Вот этот перстень, – ксендз протянул длинный сухой палец с надетым на него золотым перстнем; на черном аметисте посреди перстня сияло серебряное распятье. Снял перстень, показал внутри его латинскую надпись:
«Ferri ignique» – «Огнем и мечом». – Вот это и будет знак, что человек доверенный.
Склонил голову, закрыл глаза.
...И пошел из горницы к выходу, словно ничего не было. Выговский так и остался недвижим. Держал в руке коробочку, оставленную Лентовским, и если бы не она, можно было бы подумать, что все это дурной сон. Уже чудилось страшное и непоправимое. Гневный взгляд Богдана, едкие вопросы Капусты, злые и безжалостные слова Богуна. Мелькнула мысль: «Хорошо, что чума забрала в ад Кривоноса; одним меньше будет...»
«Будет? Когда? Если они дознаются...» – мороз пробежал по спине. Но это невозможно! В конце концов, он и раньше сам с собой подолгу беседовал о том, что сказал ксендз. Только надо держаться сторожко, не забываться ни на миг. Сейчас надо итти вместе с гетманом и не вызывать никаких подозрений. Кто знает, сколько продлится это «сейчас», если фортуна и дальше будет баловать Хмельницкого? Что ж, и тогда он, Выговский, не упустит своего... Но ксендз прав, их всех рано или поздно раздавят. И мысленно уже отделил себя от всей старшины: «Что мне с ними?» Да, да, главное теперь – осторожность. В конце концов, он так ничего и не сказал ксендзу. А из того, что рассказал Лентовский, выходило – его в Варшаве знают. Следует выждать и присмотреться. Там, в Варшаве, не дремлют.