Переяславская Рада (Том 1)
Шрифт:
– Проснись, казак, – поднес кубок к губам...
Нечай, раскрыв сонные глаза, поднялся, шатаясь, стукнул краем своего кубка о гетманский.
– Будем!
– Счастье тебе!
– Твое здоровье, Богдан, – сказал Морозенко.
– Чтобы шляхте на том свете икалось, – пробасил Гладкий.
Выпили, закусывали стоя, наспех. Гетман сказал:
– Не те мы теперь, что под Корсунем, сильнее, други мои. Вешняк из Москвы письмо прислал: пусть король и не надеется, будто царь выполнит Поляновский договор. Голода не будет. Хлеб из Московщины везут обозами...
Пушки
Широко расставив руки, обнимал каждого по очереди, целовал. Один за другим полковники выходили из гетманского шатра. Джуры подводили лошадей.
Поставив ногу в стремя, легко вскочил в седло Морозенко. Гладкого два казака подсаживали под руки. Послышался голос:
– Эй, кто там из первой сотни, – по коням! Полковник в седле.
...Звенели шпоры, фыркали кони, рыли землю копытами. Пламя костров озаряло хмурые лица, лихие чубы, мерцало искорками в глазах казаков.
Нечай вышел последним. Сел на коня. Мартын Терновый вскочил на своего вслед за ним. Вскоре нагнали сотню Гладкого. Поровнялись.
– Спешишь? – недобрым голосом спросил Гладкий. – Спеши, там тебя Вишневецкий ждет...
– Добрый палац нам приготовь! – пошутил Морозенко.
Нечай промолчал. Хлестнул нагайкой коня, вырвался вперед. За ним Мартын с казаками.
Бешено топотали кони. Исчезли во тьме, только отгул остался.
– Славы ищет, – сказал Гладкий.
– Храбрый вояка, – отозвался Морозенко.
Гладкий заговорил о другом.
– Жарко будет нам, Иван. Слыхал? У короля шестьдесят тысяч первоклассного войска, двадцать тысяч немцев в латах, пушек сотни две, коронного войска тысяч сто. А у нас? Орда ненадежна, казаков тысяч пятьдесят, а черни с косами да вилами – хоть пруд пруди, да разве это войско? Смотри, чтобы тебе же в спину не ударили... Он про татар говорит... Лучше бы чернь разогнал.
Сопел обиженно. Ждал – Морозенко поддержит. Покосился на него, да в темноте разве разглядишь? Чорт его знает, что думает. Но не мог уже молчать:
– Когда такое бывало, чтобы чернь в поход брать?.. Туда же, пехота...
– Она, эта чернь, Матвей, под Желтыми Водами, под Корсунем судьбу баталии решила... Мелешь бог знает что...
Гладкий замолчал. Вправду, нашел с кем такую речь заводить, дернула его нелегкая! Стал изворачиваться.
– Ты посуди сам... Я что... Я о деле беспокоюсь... Дело великое – короля одолеть...
Дальше ехали молча. За спиной вполголоса пели казаки:
А ми тую червону калину, тай пiднiмемо...
Морозенко подпевал:
А ми нашу славну Україну тай розвеселiмо...
Гладкий тяжело дышал, покачиваясь в седле, опершись рукой о высокую луку.
На развилке дороги попрощались. Оставшись один, корил себя:
– Зачем разболтался... Нечистый попутал.
В воздухе запахло дождем. Молния рассекла темное небо и на миг озарила пыльный шлях, высокую траву по обочинам, мохнатые, грозные тучи в вышине.
...Всю ночь мимо шатра гетмана шло войско.
На возах сидели тесно друг к другу, плечо в плечо. Кто дремал, кто беседовал вполголоса. Что ни воз – все земляки, или из одного села, или из хутора, из города...
В первой сотне при орудии, свесив ноги через грядку воза, сидели земляки Нечипора Галайды. Он ехал верхом рядом с возом. Случайно повстречал земляков по дороге. Обрадовался. Однорукий Федор Кияшко рассказывал:
– Сперва не хотели меня в войско записывать: куда, мол, тебе с одной рукой. – «У короля, – сотник говорил, – немцы в панцырях да с двумя руками, гусары с железными крыльями за спиной, а ты однорукий...» А я в ответ ему: «Пан сотник, у меня рука одна, да гнева на панов – на десять рук хватит...» Посмеялся и записал. Так вот, Нечипор, при орудии буду.
Тут же, рядом, сидел Иван Гуляй-День, рассказывал:
– Мать и отец по тебе убиваются... И твой старик хотел итти, как услыхал, что гетман на войну зовет против панов, да не взяли: уж больно ветхий. Мария наказывала: «Может, встретите, поклон передайте...» Слушай, Нечипор, это что ж, последняя, видно, проба панов?
– Кто его знает, они, пожалуй, не угомонятся, если и побьем.
– Известно, не угомонятся. Как им от своего отступиться, жаль угодий своих, – отозвался Кияшко, блеснув зубами в темноте. – А вчера гетмана видали, Нечипор. Ехал мимо нас со старшиною, придержал коня, говорил с нами.
Голос из глубины воза сказал:
– Великий у гетмана в сердце гнев на панов. Одним гневом сердца наши горят.
Гуляй-День подхватил:
– Правду говоришь, чистую правду. Спрашивал гетман, откуда мы, сказывал – шляхта великую силу собрала, да у нас больше, московский царь за нас стоит, вот что!
– Царские послы в апреле в Чигирине были... – Нечипор перегнулся через седло, заговорил шепотом:
– Есаул мне сказывал, слух такой: гетман с царем договор тайный заключил, а король беспокоится, хочет поскорее с нами покончить, снова со своим войском стать по всей Украине. Вот и надо нам быстро двигаться, чтобы опередить жолнеров, ударить на них нежданно и разгромить.
Гуляй-День прищелкнул языком:
– Погодите, паны, посыплем вас хмелем – будете чихать до крови...
...Серебряное лезвие молнии выхватило из темноты суровые лица земляков. Грозным пушечным выстрелом ударил гром, и снова потемнело.
– Пора мне, – сказал Галайда. – Прощевайте, земляки, под Збаражем встретимся.
– А может, и на Висле, – сурово проговорил Кияшко. – Бывай здоров, Нечипор, счастья тебе...
Галайда стиснул шпорами бока коня. Обогнал длинный обоз.
Белоцерковский полк, обходя орду, шел впереди пехоты и пушек. Где-то на краю неба, в нагромождениях туч, заплескалась сизая полоса зари.