Перезагрузка

Плеханов Андрей Вячеславович

Понятно кто. Он, Игорь Маслов. Креатор. Творец, так сказать. Натворил дел…

И эта жуткая раздвоенность на себя доброго и слабого, и себя же злого и сильного – откуда она взялась?

Да все оттуда же.

– Игорёчек, иди делать уколы! – голос тетеньки-медсестры из далекого-предалекого, старательно забытого психбольного прошлого.

В ответ – истошный вой, плач взахлеб. Не хочу уколы, от них больно!!! От них больно так, что ни сидеть, ни лежать на спине нельзя. И еще от них становишься глупым-преглупым, таким дураком, что даже читать не получается, не понимаешь, что написано. Детские кулачки молотят по подушке, тонкие пальцы вцепляются в железные прутья спинки кровати – не оторвать. Ну какой же ты глупый, Игорёчек! Маленький укольчик, как

комарик укусит, и ты сразу выздоровеешь. И пойдешь в школу. И купим тебе мороженое. Враки! Не будет никакого мороженого! На ужин будет все та же манная каша – гадкая, с комками, застревающими в горле… И тогда Гошка вдруг начинал видеть себя со стороны – мелкого, тщедушного, писающего по ночам в постель, и начал понимать, что этот рыдающий шкет в очках – вовсе не он, Игорь Маслов. Это подделка. Настоящий Игорь стоял в углу палаты, невидимый никому, кроме самого Гошки. Он был высоким, ростом почти под потолок, строгим и очень красивым. На голове шлем, а в правой руке меч – длинный и острый.

– Убей их, – молил Гошка. – Убей, пожалуйста! Меня мучают ни за что, за просто так! Так нечестно!

И строгий воин делал шаг вперед, меч его описывал широкую блестящую дугу и отрубал голову медсестры напрочь. Маленький Гошка говорил спасибо, ему становилось хорошо, он засыпал. Суровый и большой воин Игорь стоял у его изголовья и охранял его сон. Правда, на следующий день медсестра появлялась снова – голова у нее отрастала очень быстро, – и снова приходилось звать воина с мечом.

А потом воин вдруг перестал появляться. И уколы перестали делать. А еще Гошка обнаружил, что он единственный умный в палате, а все остальные пять мальчишек – дураки. И тогда пришел доктор и сказал, что Гошу скоро выпишут.

Игорь вспомнил слова доктора при выписке из больницы. Доктор разговаривал с папой. Папа сидел как мрачный, нахохлившийся, длинношеий журавль. Доктор хотел поговорить с папой наедине, без мальчика, но Гошка ужасно боялся, что папа снова уйдет и оставит его наедине с палатой, таблетками, уколами, дураками-психами. Он вцепился в большую руку папы, он дрожал, и папа сказал: "Пусть посидит с нами, все равно он ничего не поймет".

Гошка и вправду ничего не понял. Думал даже, что не запомнил – ан нет, слова доктора впечатались в память, остались там навеки, записались вместе с его обликом словно на видеокассету. Десятилетия эта кассета валялась на пыльной полке запертого чулана, а теперь объявилась вдруг сама по себе, вставилась в магнитофон и начала прокручиваться.

– Нам удалось добиться стадии ремисии, – сказал доктор в игоревой голове. – Полным выздоровлением это, конечно, не назовешь, но, э… – он покосился на мальчика, – сейчас можно сказать, что у него все в порядке. Интеллектуальная сфера не пострадала, Игорь может ходить в обычную школу. У него довольно любопытный тип заболевания…

– Любопытный? – перебил его папа. – Что же здесь может быть любопытного? Для кого любопытного? Для вас, врачей?

– Извините, минуточку, – доктор увлекся долгим сморканием в платок – не смущенно, чего ему было смущаться, скорее, профессионально уходя от ответа. – Знаете что, Михаил Алексеевич, я не буду загружать вас сложными психиатрическими терминами. Вот здесь, в выписке из истории болезни, все написано. Диагноз, результаты обследования, проведенное лечение, рекомендации. Да-да, почитайте.

– Здесь все непонятно, – растерянно заявил папа, уставившись сквозь очки на бумажку, испещренную фиолетовыми каракулями на неизвестном языке. – У вас что, почерк такой, или вы это нарочно? Что с ним дальше-то будет? Прогноз у него какой?

– У него – склонность к редким рецидивам, – сказал доктор, снова скосив глаз на Гошу. – Это хорошо, что редкие. Я даже не могу сказать, когда это проявится снова. Может быть, никогда. Обычно обострения провоцируются сильными психическими травмами – ну, например, как… э… такими, какая была на этот раз. Так что берегите мальчика. Чтобы не было у него сильных стрессов…

– Будем беречь, – заверил папа.

Однако

в дальнейшем Гоше не понадобилась особая опека со стороны отца и тепличные, специально приспособленные условия. Из-за года, пропущенного по болезни, в новом классе он оказался старше и выше всех, что само по себе давало немалую фору. К тому же, тренировка по выживанию в психушке закалила его детский характер, обычные школьные неприятности казались по сравнению с этим сущей ерундой. Года через два Игорь совсем уже забыл о больнице, вычеркнул ее из памяти как позорный, недостойный факт. Наверное, те доктора ошиблись – он вылечился полностью и не заболеет уже больше никогда.

Бумажку с лиловым диагнозом он прочитал намного позже, в подростковом возрасте, когда решал свои дела в военкомате. Вот что было написано там:

«Шизофрения, шубообразный тип течения, аффективно-бредовый синдром».

* * *

А еще Игорь вспомнил здесь, в карцере, свой сон – трехдневный, бредовый, с которого начались все приключения. Диалог со следователем Ереминым.

Игорь: Это он? Иштархаддон?

Еремин: Так точно. Он самый. Братец ваш.

И: Почему братец?

Е: Объясняю. Вы у нас специалист по истории, и в генетической идентификации, я так думаю, соображаете слабо. Так вот: мы имеем двоих людей с одинаковым генотипом, но разным фенотипом. Проще говоря, клетки и ткани у вас одинаковые, а внешность разная. Он -вон какой бугай, а вы, извиняюсь, тощий, чуть ли не дистрофик. Не думаю, что вы успели избавиться от мускулатуры за сорок пять минут. Единственное объяснение всем этим фактам может быть только одно – у вас есть брат-близнец. Причем абсолютный близнец. Ну, признайтесь: есть ведь? Не прикрывайте родственничка-преступника. Не заслуживает он этого…

И: Нет у меня никакого брата.

Е: Родители живы?

И: Да, мама. Отец умер давно.

Е: Ладно. Позвоню я вашей маме. Поинтересуюсь.

Почему там, во сне, было все наоборот: отец давно умер, а мама жива? Что за перверсия сознания?

Потому что он хотел все переделать. И начал переделывать. Правда, маму на отца не заменил, но вот брата-близнеца создал. Вылепил, материализовал. Разбирайся с ним теперь.

* * *

Грызун лупцевал Игоря шесть дней подряд. А утром седьмого дня Игоря привели в другой кабинет – к Шабалину. И Игорь понял, что сегодня его бить не будут. Если начнет вести себя правильно, конечно.

Игорь ничего не имел против. Появилось у него сильное подозрение, что если его будут обрабатывать еще пару дней, то он просто подохнет. И никакое самовосстановление не поможет.

– Ну, что скажете, Игорь Михайлович? – спросил Шабалин.

– Все очень просто, – прошлепал разбитыми, разорванными губами Игорь. – Я буду делать то, что вы скажете. Я готов к этому. Только не заставляйте убивать людей, все равно не получится. Я никогда не смогу такого… тормоз у меня в голове. Если хотите знать, я не совсем нормальный.

– Знаем, – Шабалин извлек из ящика стола прозрачную папочку с бумагами. – Теперь все знаем. Здесь ваша карта из районного психдиспансера. Жаль, что мы не получили этих сведений раньше. И вы тоже нам ничего не сказали. Напрасно, Игорь Михайлович – может быть, обошлось бы без неприятных эксцессов. Николаю Юрьевичу я сегодня попенял на неправильное поведение, ой, попенял… – Шабалин укоризненно покачал головой. – Ну, что взять с человека – Чечня, контузия, нервы не в порядке… Привык решать все грубыми методами…

Давай, заливай, штабс-капитан Шабалин, вешай лапшу на уши. Попенял ты этой псине… Пальчиком ему погрозил, ай-я-яй сказал, да? Все у вас давно согласовано – кто печенки отбивает, а кто склоняет к добровольному сотрудничеству.

– Ну так как, Павел Сергеевич, что со мной дальше делать будете?

– Знаю я, о чем вы мечтаете – чтобы спецпрепарат вам перестали вводить. Об этом и не думайте – с вашим диагнозом на полный контроль рассчитывать не приходится…

Вот значит, как: полный облом. Все надежды Игоря идут прахом.