Перо ковыля
Шрифт:
Мороз нешуточный, а ворон стоит хоть бы что, не нахохлившись, не встопорщив перо. Всегда он такой: подобранный, ладный, крепкий, будто по званию и выправка. От ветра, от непогоды не прячется. Ни одного пятнышка иного цвета в его оперении, кроме черного, во все времена года, в любом возрасте, до глубокой старости. Солидность у него во всем: в поведении, облике, голосе. Он никогда не орет заполошно, как ворона, в любой ситуации — все вполголоса. Но и эти полголоса слышны далеко, даже когда самого не видно в поднебесье.
Зима и через месяц после солнцеворота еще единовластно правит на степных просторах Русской равнины, но бывают у нее и другие дни, когда одевшиеся за ночь в густую изморозь деревья, кусты и травинки кажутся самыми совершенными творениями природы. Солнце
Еще невелика у дня прибавка светлого времени, но воронам и этого достаточно, чтобы заметить поворот к весне, чтобы овладело строгими птицами то настроение, которое придет к остальным лишь с настоящими вешними переменами. И пара отдалась тем же воздушным играм, какими отмечала свою первую встречу, став неразлучной птичьей семьей.
Ворон — птица больших пространств, превосходный, неутомимый летун. У него такая же власть над высотой, как у орла, а может быть, даже большая. Широкие и длинные, сильные крылья одинаково хорошо приспособлены к полету в различных режимах. Ворон может и махать ими десятки километров, не присаживаясь для отдыха, и парить на них в воздушных вихрях и восходящих токах, набирая без единого взмаха любую высоту, и лететь против свежего ветра. В тихом морозном воздухе по звуку ощущаешь силу взмахов его крыльев. Их слышно даже в лесу сквозь слабый осенний шум, когда облетают вороны в поисках свежей поживы места ночных оленьих ристалищ.
Летом я не раз любовался, как вся семья — родители и пятерка молодых — уходила в горячий полдень кругами вверх и, ни разу не шевельнув крыльями, исчезала где-то между кипенными облаками. И там начиналась игра. Две птицы рядом по-соколиному неслись вниз, одновременно взмывали, гася скорость, и падали снова, а чуть в стороне, как учитель, летела третья. Негромкая команда, а может быть, одобрение или замечание, и новый каскад фигур несложного пилотажа. Только никак не удавалось связать, стоя внизу, эти сигналы и движение, потому что пока долетал звук до земли, изменялись и направление, и скорость, и построение.
Зимой нет восходящих токов воздуха, и набрать без них большую высоту труднее; но подниматься надо, и не только для игры, а и для того, чтобы осмотреть как можно большую территорию. В ветреные дни ворон набирает высоту тем же приемом, которым пользуются канюк и ястреб-тетеревятник, то есть простым планированием по наклонной спирали, с каждым витком немного удаляясь от цели полета, но зато используя запас скорости на разгоне для подъема. Скользя под ветер, птица круто разворачивается, и поток воздуха подбрасывает ее на несколько метров вверх. А поднявшись на нужную высоту, ворон подтягивает крылья к корпусу и несется несколько сот метров против ветра. Снизившись, повторяет тот же маневр, пока не достигнет цели.
Некоторые птицы на лету могут переворачиваться спиной вниз и в таком положении продолжать полет, махая крыльями в том же ритме, будто земное тяготение для них внезапно заменилось на отталкивающую силу. Один из немногих асов такого полета — ворон. Дважды я был очевидцем этого удивительного зрелища, и оба раза взрослый ворон демонстрировал свое мастерство... при бегстве. Сводя какие-то серьезные счеты, пара ворон напала в чистом
Ненависть у ворона и вороны взаимна, но у вороны она, пожалуй, сильнее, ибо она не может отплатить равноценно за разоренные гнезда. Разбой этот совершается не тайком, а на глазах, силой. 17 апреля 1971 года в Воронежском заповеднике я наблюдал налет бродячей стаи холостых воронов на гнездо ворон.
То спокойное, солнечное утро было праздником для всего Усманского бора и его обитателей. Раскрылись на полянах тысячи бутонов сон-травы. После легкого ночного морозца еще гуще стала синь подснежников. Старая, первобытная дубрава у Придорожного кордона гудела от раскатистой дроби барабанщиков-дятлов. А над нестройным птичьим хором властвовали журавлиные трубы. Безмятежно начинался этот день и для пары ворон, построивших гнездо на дубе у крыльца кордона. Повсюду объявленные вне закона, черно-серые грабительницы находились здесь под его охраной наравне со всеми, кто жил в заповедном лесу, но это, конечно, не прибавило им благонамеренности в отношениях с ближними и дальними соседями. Благополучие вороньей семьи и здесь строилось на трагедиях сотен мирных птиц. Помешать ей в этом было нечем, да и нельзя.
Однако судьба этой пары и еще нескольких, построившихся у реки, была предрешена именно в это райское утро. Солнце уже пригрело землю, и за лесом небо стало белеть от дымки, которая поднималась с теплых полей. И когда чисто-голубым небо оставалось только над головой, в нем невесть откуда неожиданно появились черные птицы: широкими кругами, без какого-либо строя и порядка над лесом парили сорок шесть воронов. Они никуда не спешили. В гнездах их родителей и соплеменников уже подрастало новое поколение, начинавшее пробовать крылья. И кочевая ватага холостяков летела, чтобы посмотреть на новые земли, разведать, где лучше живется, где кому оставаться на следующую зиму.
Но сейчас казалось, будто ничто земное не привлекало и не интересовало эту стаю, ибо, долетев до широкой поляны и поймав крыльями нагретый над ней ток теплого воздуха, она стала подниматься пологими витками вверх. В ее кружении не было ничего зловещего. Наоборот, оно восхищало. Лет за двадцать до этого утра я видел в приаральской пустыне ранней весной стаю орлов в таком же полете и не мог отвести от нее взгляд, пока огромные птицы не растворились вдали. Ворон — не орел, но стая производила то же впечатление, и я, не отводя взгляда, смотрел, как большие, с метровым размахом крыльев птицы превращались на полуторакилометровой высоте в черных пташек, готовых вот-вот растаять в густевшей дымке, и может быть поэтому не обратил внимания на действия самца из вороньей пары.
Он заметил и узнал своих врагов раньше меня. Ему бы пропустить эту шайку, не выдавая себя. Но в это утро, видно, его так распирала собственная отвага, что, глядя на поднимавшихся воронов, он бросился на них, чтобы отогнать подальше. А те, не обращая внимания на его дерзость, молчаливо и спокойно легко уходили вверх.
Но внезапно от этого кружила отделились два маленьких силуэта, потом еще два, еще, еще... и к земле в парном пикировании понеслись все сорок шесть воронов. Словно сговорившись, они выбрали мишенью для какой-то неразгаданной игры воронье гнездо. Обрывая пикирование у вершин дубов, пара за парой взмывала вверх. Может быть, этим озорством все и закончилось бы, если бы ворона-самка не допустила тактической ошибки. Она оставила гнездо, чтобы помочь обезумевшему от злости и отчаяния самцу.