Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
Шведский граф Горн спрашивал у Елизаветы при свидании:
– Стокгольм обеспокоен: противу кого собираете войска?
– Исполните обязанность свою, – отвечала Елизавета, – и успокойте двор своего короля: никаких видов на Швецию мы не имеем. Нам другие сверчки в уши верещат – не ваши сверчки!
Горн поспешил успокоить своего короля и взволновал прусского (тайным шпионом которого он состоял). Фридрих окончательно убедился, что русские медведи вылезают из своей заснеженной берлоги.
В это смутное при дворе время, посрамленный и жалкий, Бестужев доверялся лишь одному
– Какое несчастье для России, – говорил он, – что фаворитом у нас Шувалов: любит парижские моды, читает Вольтера и философствует с Ломоносовым о стеклах и звездах… Тьфу их, умников этих! То ли дело был свинопас Разумовский: бочку целую выдует, спать ляжет и ни во что не мешался.
В пику канцлеру началось быстрое возвышение Михаила Воронцова. Без стука вхожий к императрице, этот человек сделал «карьер» в два спохвата: женитьбой на буйной алкоголичке Анне Скавронской (что доводилась Елизавете сестрой двоюродной) и еще тем, что в памятную ночь переворота 1741 года, когда сшибали с престола малолетнего царя Иоанна Антоновича, Воронцов стоял на запятках саней дочери Петра…
В один из дней – весенний, ростепельный – на пороге кабинета Воронцова появился человек. Знакомый. Где-то вице-канцлер его уже видел. Тогда он был одет скромно, а сейчас – о боже! – каким франтом стал.
– Простите, сударь, я запамятовал ваше имя.
– Дуглас, – поклонился незнакомец с ухмылкой.
Времена изменились, и Воронцов встретил его как долгожданного друга. Не знал, куда и посадить Дугласа.
– Итак, дорогой библиотекарь, – спросил любезно, – какие издания в Париже вышли за последнее время?
Дуглас, торжествуя, извлек письмо.
– Лично от короля! – возвестил он.
Воронцов протянул руку, но Дуглас письма ему не дал.
– Лично императрице! – сказал он.
Вице-канцлер с опаской глянул на двери:
– Вы неосторожны. Я не могу поручиться, что нас не слышали слуги… Впрочем, – спросил он, – под каким соусом прикажете мне подать вас к столу императрицы?
– Хотя бы как путешественника.
– Государыня наша вояжиров не жалует. Это неудобно. А чтобы представиться ко двору, надобно иметь чин!
Чина тоже не оказалось, и Дуглас увидел, что Россия вдруг быстрее, чем он мог ожидать, стала снова уплывать от Франции.
– Ради высоких целей мира в Европе, – совсем увял Дуглас, – я согласен признать себя даже курьером из Версаля.
– Курьер не пройдет дальше лакейской… Ах, какая досада! – искренне огорчился Воронцов. – Все было бы так хорошо, и… нет чина! Извините, сударь. Вы будете моим дорогим гостем. Я весь к вашим услугам. Велите только – и любимую дочь подам с трюфелями. Но без чина, посудите сами, как же я введу вас в покои ее величества, помазанницы божией?
Дуглас размахнулся и шлепнул письмо короля на стол.
– Будьте уж тогда курьером… вы! – вздохнул иезуит.
Воронцов передал письмо Елизавете со словами:
– Этого мы ждали много лет…
Пальцы императрицы вздрагивали, когда она разворачивала послание короля Франции. Восемь лет две страны, духовно
«Так и бог уж с ней – с этой Францией!..»
Людовик начинал письмо круто: гнать и гнать императрице от себя Бестужева – вот первое, что бросилось в глаза Елизавете. А потом ласковости о ней, заботы о здоровье и прямые слова, что пора обменяться посольствами.
С поспешностью, поразительной для этой лентяйки, Елизавета отвечала королю в том же дружеском духе; она сулила Людовику «постоянную и искреннюю дружбу» между Россией и Францией. Но про Бестужева – ни слова.
– Сор из избы русской нечего по чужим дворам таскать… Михайла Ларионыч, – велела она Воронцову, – поищи человека, в обхождениях привычного, чтобы его в Париж отправить. Худого не надо, а хорошего тоже не пошлем. Ищи с таким чином, что и Дуглас – ни рыба ни мясо. Но Бестужеву о том – ни гугу! Человек сей отклеился от меня, словно пластырь паршивый…
Но Бестужев не желал сдаваться. Канцлер он или не канцлер?
– В самом деле, – утверждал он повсюду, – что волками-то на меня смотрите? Коли затеяли поход на Фридриха, так не я ли был врагом Пруссии все эти годы? Лондон подгадил малость, но торговля да старые долги не разорвут союз России с Англией. Вот Франция только…
Он люто ненавидел Францию, как извечную соперницу любимой им Англии. Но был бессилен что-либо поделать, ибо Елизавета начала любезности с Людовиком за его спиной. Людовик секретничал от своих министров, а Елизавета, как черт от ладана, пряталась от своего канцлера.
О век осьмнадцатый, торжественный и темный, когда политика самым верным ключам предпочитала воровские отмычки!..
Нужного для посылки в Париж человека Воронцов отыскал в своем же доме. Каждому ленинградцу знаком этот дом на Садовой – мрачный и приглушенный, стоит он в глубине сада, за высокой решеткой, а напротив протянулись магазины шумного Гостиного двора. Это здание бывшего Пажеского корпуса, а в описываемое нами время – фамильный замок-дворец графов Воронцовых…
В одном из залов этого дворца учитель Бехтеев давал урок российской грамматики двум девочкам-подросткам. Двоюродные одногодки, они сидели напротив скромного учителя в креслах, обтянутых фиолетовым лионским бархатом. Одна из них (уже тогда с задатками неземной красоты) стала позже графиней Строгановой и была отравлена ядом в трагической любовной истории. А другую читатели хорошо знают… Вертлявая и кислая девочка с раздутыми, как яблоки, щеками, она стала впоследствии (под именем княгини Дашковой) известна всему миру – как президент Российской Академии наук, первая в мире женщина, занимавшая такой высокий и «не женский» пост…