Пером и шпагой (др. изд.)
Шрифт:
Наконец – всем стадом – дипломатов запустили в спальню.
Король утирал руки на глазах всей Европы, король «оправлял краткия молитвы». Послы, будто их подрубили, уже стояли на коленях. Но Бехтеев-то – другой веры, византийской… «Что делать?» Тут Флери перчаткой ударил Бехтеева по плечу, чтобы общей картины моления не нарушал, и гордый схизмат преклонил колена в один ряд с католиками.
Словно замогильные тени, закрыв капюшонами лица, вошли духовники короля; попадая слово в слово, вышколенные иезуиты вторили Людовику в молитве (или
– Дука Флери! – разволновался Бехтеев. – Доложите же его величеству обо мне!
Флери нагнал Людовика, что-то шепнул ему на ухо. Король, недовольно дернув плечом, вернулся к Бехтееву и буркнул что-то вроде:
– …здоровье моей сестры Елизаветы?
Бехтеев согнулся в поклоне. А когда выпрямился, то увидел лишь… спину короля, который уходил, даже не дождавшись ответа. «Вот те раз!»
– Дука Флери! – Но дука Флери и след простыл.
Бехтеев был возмущен: помилуй бог, для чего же он кланялся? А король – тоже хорош голубь. Воспользовался тем, что поклон глубокий, и бежал от разговора. А ведь мир Европы – весь в этом разговоре: войне-то быть, людям-то страдать!
Но вместо короля распахнул объятия Бехтееву принц Конти.
– Наконец-то! – воскликнул черный рыцарь из Тампля. – Я обегал все этажи, открыл и закрыл тысячи дверей, чтобы найти вас… Едем же, чтобы на века покончить глупые распри!
Физиономия принца показалась Бехтееву весьма подозрительной, и в Тампль он ехал с опаской. Да и недаром, как выяснилось. Конти болтал о чем угодно, только не о делах.
– Польша… корона… жезл маршала… герцог Бирон… престол Курляндии! – так и сыпалось с его гибкого языка…
Лакей выставил на стол оранжерейные дыни, кувшины с вином и золотое блюдо с водой, в котором шустро плавали малюсенькие лягушата.
Бехтеев прибегнул к помощи тихой молитвы, когда слова произносятся мысленно, не нарушая общего спокойствия.
– Скромные дары деревни Ла-Шез, – сказал Конти, придвигая лягушат к Бехтееву. – Ничто так не помогает сварению желудка, как эти прелестные лягушата… Я уже выработал проект союза Франции с Россией и скоро, – посулил принц, – самолично явлюсь в Петербург, чтобы насладиться общением с императрицей.
«Явись! – подумал Бехтеев. – Там Ванька Шувалов так шибанет тебя…»
– Высокий принц, – заговорил он, – думается мне, что для пущей крепости альянса нашего необходимо заново перетасовать колоды. Заметил я, что правительство короля Франции готово принять посольство российское, но не желает отрывать от груди своей и янычар турецких. Россия же сего не стерпит. Рабы славянские – на галерах султана, жены славянские – в гаремах его томятся. Сколь веков стоном стонет земля Русская! А курфюрст саксонский Август, он же король польский…
– Курфюрст не вечен! – подхватил Конти. – Польшу пора оторвать от Саксонии. Стоит мне появиться на рубежах польских, как все конфедерации сложат знамена к моим ногам…
«Болтун!» –
Мешали и посторонние осложнения. Бестужев злобился и четких инструкций из Питера Бехтееву не давал. А вице-канцлер Воронцов вместо советов пересылал записочки от самой Елизаветы Петровны. «Как стирают в Париже чулки без мыла? – спрашивала она своего посла. – Каких, узнай, цветов ныне помады модные?» И отпустила Бехтееву пять тысяч талеров на покупку для нее зеркала от Жермена. Можно подумать, что весь союз с Францией затеян был только для того, чтобы ознакомиться с новыми модами! Однако императрице – не откажешь… С утра, как взмыленный, Бехтеев бегал по лавкам, нюхал румяна, лизал пробки спиртов, притираний и эликсиров молодости. И – писал Елизавете:
«А чулки вашему императорскому величеству уже заказал… Стрелки у них новомодния, а шитых стрелок в здешних европских краях боле не нашивают, потому как оне показывают ногу горазд толще…»
Самого главного Бехтеев все-таки добился.
– Поздравляем вас, – объявили ему, – послом в Санкт-Петербург назначен генерал от кавалерии Поль-Галлюцио маркиз Лопиталь де Шатонеф, бывший наш посол в Неаполе!
Федор Дмитриевич поспешил увидеть первого вестника долгожданной дружбы. Лопиталь оказался красивым пожилым мужчиной, заживо умирающим от грехов молодости и подагры. Все свои недостатки маркиз надеялся возместить изысканностью манер и пышностью своего посольского поезда.
– Русский двор будет доволен моим прибытием, – важно пообещал Лопиталь Бехтееву, – ибо король отпустил мне четыреста тысяч ливров и сто пятьдесят тысяч ливров только на дорогу! В свите моей Россия увидит восемьдесят кавалеров лучших фамилий Франции.
– Когда же ваше сиятельство думает отбыть в Россию?
– Пусть спешат почтальоны, – обиделся Лопиталь, – послу же Франции не пристало, проскакав на курьерских, явиться ко двору с одышкою от быстроты движения… Надеюсь, через полгода мы будем уже на месте.
Лопиталь не понравился Бехтееву, и в разговоре с Рулье он дал понять, что Франция напрасно хвастает на весь мир своими пышными дуками и маршалами.
– Лучшего не найти, – сказал Рулье. – Прочие – совсем профаны в делах этикета придворного… Обнадежьте Петербург и свой двор, что маркиз Лопиталь – опытнейший из послов Франции…
Это действительно было так. Англия послала в Россию своего лучшего дипломата Вильямса; Версаль отдавал Петербургу также своего лучшего дипломата Лопиталя. Из этого видно, что Россия играла в общем оркестре первую скрипку…