Пером и шпагой
Шрифт:
Ото всех этих неприятностей жизни де Еон даже похорошел. В Лондоне скоро привыкли к его девичьей фигуре, к его бойкому звенящему голосу, к маленьким рукам, упрятанным в пышную муфту.
«Наша парижанка де Бомон», – говорили англичане, словно не замечая, что «парижанка» пьет крепкое вино, а выражается порою еще крепче, как и положено драгунскому капитану.
– Я въехал на своем коне в Капитолий, – сказал однажды де Еон своим братьям, и ответили ему братья – скептически:
– Помни, однако, что от Капитолия совсем недалеко
Екатеринианство
До Петербурга докатилась весть о быстром взлете карьеры де Еона, и Воронцов поздравил его письменно.
«Примите мои поздравления, – сообщал ему русский канцлер, – по случаю того, что ваше министерство отдает в различных случаях справедливость вашим талантам, в чем я, – заканчивал Воронцов, – также искренно участвовал…»
Положение же самого канцлера было сейчас шатким. Русская помпадурша Лизка Воронцова приходилась ему сродни, и оттого канцлер имел немалые выгоды в Петровом правлении. А потому, когда взошла на престол Екатерина, присягнуть ей отказался.
– Государь ишо жив, – вещал Воронцов, тряся париком, – как же я преступлю клятве прежней?
И только когда зарыли Петра, словно пса смердящего, в глухом конце Невской першпективы, лишь тогда присягнул канцлер и стал поджидать опалы. Тихий и смирный. Ко всем почтенный…
Достойно удивления, но Людовику очень нравился Петр III.
«Сумасбродное поведение царя и его преданность нашим врагам не имели ничего опасного для нас, – писал тогда граф Брольи. – Они разрывали согласие между нашими дворами, предоставляя Франции полную свободу, чтобы снова восстанавливать турок и поляков против русских…»
А вот как выразился однажды сам Людовик.
– Вы уже знаете, – сказал король, – и я повторяю это теперь совершенно ясно: моя политика по отношению к России клонится лишь к удалению ее, насколько это возможно, ото всех европейских дел! Ввергнуть Россию обратно – во мрак хаоса, анархии и невежества, вот чего бы я хотел лично как король Франции!
И когда взошла на престол Екатерина, Людовик замыслил против России авантюру: Бретелю было поручено отыскать связи с царем Иоанном Антоновичем, намертво запертым в Шлиссельбурге… Легко сказать – отыщи связи, но как? Кучера об этом не спросишь. Шлиссельбург охранялся пушками. А, по слухам, сам Иоанн Антонович был таков, что и слова произнести внятно не умел. Бретель, абсолютно беспомощный, толкался в передних Зимнего дворца, и Екатерина предупредила своих придворных и канцлера:
– Удвойте внимание к послу Франции, будьте с ним любезны и вежливы, но не более того… Подозреваю я!
Бретель сам понял, что бесполезен в России, и отпросился в Стокгольм… Прощаясь с ним, Екатерина сказала жестко:
– Не говорите мне высоких слов о дружбе! Если ваше правительство такое чистосердечное, каким вы мне его изображаете, то откровенность Версаля является еще одной фальшью… И однако, – добавила Екатерина, – России печально не быть с Францией!
А
На это у Екатерины были свои причины, и здесь она показала себя как очень хитрый и тонкий политик. Екатерина сознательно не трогала Воронцова. Ведь он был другом Франции, и она подчеркнуто оставляла его на высоком посту канцлера, давая этим понять всей Европе, что Россия верна заветам Петра Великого, который так страстно добивался дружбы именно с Францией!
Это было, конечно, умно придумано Екатериной, но Версаль и здесь не захотел ее понять. Воронцов до 1763 года болтался на виду Версаля, вроде жирной и вкусной наживки, но Людовик – сонной рыбиной – проплыл мимо России, боясь крючка под наживкой или просто не разглядев Воронцова…
Два больших корабля – и Россия и Франция! – после совместной баталии теперь медленно расходились бортами в разные стороны и уплывали своим курсом… в беспределье, в безвременье.
Печально это, читатель. Очень печально!
Франко-русский союз оказался недолгим, непрочным, он не выдержал испытания огнем и временем. Русский историк К. Гринвальд, живущий и работающий во Франции, пишет:
«…союз, заключенный Людовиком XV и Елизаветой, возник, очевидно, преждевременно. Потребовалось еще сто лет, чтобы правящие круги Франции осознали размеры германо-прусской опасности и значение России для поддержания европейского равновесия…»
Сначала мы воевали с Францией – в 1812 и в 1854 годах.
Потом мы стали дружить с Францией, и в двух колоссальных мировых битвах кровь русская перемешана была с кровью французской. Наши маршалы носили ордена Франции, наши ордена носят летчики Франции… Отделенная от нас Польшей и Германией, эта страна близка нам, русским. Может быть, причиной тому искусство – музыка, литература, живопись. Искусство – оно сближает народы!
Корабль Франции уплыл от России, и Воронцов дождался опалы. На его место – управлять всей внешней политикой – явился деловитый Никита Панин с докладами точными – как алгебра:
– Англия! Особый интерес в нас имеет, паче того – негоциацию: хлеб, пенька, смола, лес. Но в земли восточные проникнуть через наши же просторы желает, и вредила и вредить еще будет.
– Австрия! На наших же штыках желает с турками совладать, но поблажки не жди, матушка: славян, нам кровных, содержит в рабстве своем не слабее турок. И на Дунай пойдет Русь наша с боями великими через венскую хитрость, через козни венские.
– Пруссия! Фридрих спит и видит, умаявшись в борьбе с нами, как бы ему Польшу разодрать, благо страна сия ныне самая безобидная стала, и до союза с нами, матушка, Фридрих весьма охоч будет. Держать же короля станем на привязи; иной раз пруссаков и подкормить не грех, дабы не закочевряжились…