Пером и шпагой
Шрифт:
Теперь все надежды Брольи были на Дюрана.
И вот два веселых чудака встретились на чужбине:
– Это ты, бродяга Дюран?
– А это ты, моя красавица де Бомон?
– Все толстеешь, Дюран?
– А ты хорошеешь? Про тебя много говорят…
– Что на родине, Дюран? – печально вздохнул де Еон.
– Не хватает только революции, а жертв для нее уже достаточно, и даже больше, чем надо для революции… Так что несомненно будут излишки в жертвах.
– Не нужен ли опытный палач? – серьезно предложил де Еон. – Я знаю тут одного, который
– Сознайся: уж не ты ли этот опытный палач?
– Нет, я при нем состою в помощниках. Под мой топор ложится общий человеческий стандарт. А маэстро выступает на сцену лишь в затруднительных случаях, когда шея закоренелого преступника состоит из одних жил и хрящей.
Дюран был давним другом де Еона; оба они вышли из Тампля, этой школы «секретов короля»; сообща они готовили план высадки французов на берегах Англии: перед Дюраном скрываться было нечего – де Еон уступил, заявив решительно:
– Едем! Мне все чертовски надоело, я устал… Но – условие: пусть никто во Франции не тревожит мою старуху мать. Матери не должны отвечать за детей своих. Тем более когда мать глядит в могилу, а сын ее уже начал седеть…
На квартире де Еона было чистенько прибрано, как у пожилой старательной девы. Пяльцы стояли возле окна (мужчины XVIII века любили вышивание не меньше женщин). Острые перья шпаг и рапир висели по стенам… Де Еон открыл люк в подвал:
– Осторожно, Дюран! Прыгайте на эту бочку…
Дюран прыгнул в подвал – это был винный погреб. Де Еон – за ним. Долго ковырял зубилом стены. Вынул кирпич, вмазанный среди камней:
– Прошу передать мне сертификат короля о пенсии…
Дюран выдал ему подлинное обязательство Людовика выплачивать пенсию кавалеру, о котором было сказано в сертификате в самых лестных для де Еона выражениях.
– Я люблю, когда со мной разговаривают в таком тоне.
– А вот и подпись короля, – показал Дюран.
Де Еон поднял кирпич над головой. Грохнул его под ноги. А внутри кирпича оказался пергаментный пакет, в котором хранилось письмо Людовика от 3 июля 1763 года с планом нападения Франции на Англию…
Дюран повертел письмо в руках:
– Послушай, если только это главное, то… к чему шум?
– Остальное от меня не получите. Я тоже не дурак! – сказал де Еон. – Король сорвался с моего крючка. С разодранной губой и в дурном настроении, но все же сорвался… Графа же Брольи и прочих я оставлю трепыхаться и далее!
Дюран сложил письмо короля и спрятал.
– Смотри, – сказал. – Я свое дело сделал. Остальным же пусть занимаются с тобой другие.
После этого де Еон еще несколько лет поддерживал с Версалем секретную переписку, хотя Версаль не доверял уже ему тайн. Сведения де Еона были незначительны: он словно сдерживал себя. Только однажды сообщил Людовику, что либералы хотят свергнуть с престола Англии ганноверскую династию. Если Версалю надо, то де Еон согласен принять участие в заговоре…
Людовика словно прорвало:
– Какая
И он вернул Брольи депешу де Еона, крупно начертав наверху королевскую резолюцию: «Де Еона более ни на что не употреблять».
Вот когда наступили чудесные годы. Тишина и покой.
Дипломат, сверкнувший когда-то блестящим метеором, повидавший и взлет славы и низость падения, теперь осел за письменным столом. История и политика, торговля и безбрачие, навигация и духовенство, администрация и финансы – таковы были вопросы, занимавшие теперь его буйную голову.
Особенно интересовался де Еон проблемой налогов. Франция переживала тяжелые годы, и каждый образованный патриот (а де Еон считал себя таковым) должен был много думать, чтобы вывести страну из тупика, в который ее загнали пылкие красавицы, вроде де Шатору, мадам Помпадур, а теперь на шее Франции сидела новая панельная шлюха с чужим именем – графиня Дюбарри.
Историки не признают за сочинениями де Еона глубокого анализа событий и причин надвигающейся катастрофы. Но зато никто не смог отказать ему в таланте изложения: любой сложный вопрос становился под пером кавалера изящным и легким, почти игривым, как шипенье в бокале шампанского.
Изящностью стиля де Еон побеждал отвращение к формуле!
Большая дружба была в эти годы у де Еона с лордом Феррерсом, известным астрономом и математиком, которого он знал еще по службе в Петербурге. Летние месяцы де Еон проводил в поместье своего друга, вдали от городской суеты. Работал он, как утверждают очевидцы, по пятнадцать часов в сутки.
Запах роз по вечерам бывал удушлив и горек. Бледные лепестки неслышно ложились ему на плечи. Мохнатые гусеницы падали с ветвей корявой яблони, ползали по страницам среди недописанных еще строчек. Де Еон не сгонял их – они ему не мешали…
И незаметно закрадывались в душу синие печальные сумерки.
«Что это? – думал он. – Неужели приближение старости?»
Наконец гигантский труд нескольких лет жизни был завершен.
В 1774 году тринадцать томов сочинений де Еона стали продаваться в Лондоне и сразу нашли себе читателей. Давно уже не было его врага – графа Герши: после всех побоищ и скандалов граф укрылся в своем имении, отдыхая душой и телом от де Еона. Но однажды кто-то имел неосторожность упомянуть о кавалере в разговоре.
– Повторите мне это имя, – попросил Герши. – Я не ослышался?
Он тут же умер – от разрыва сердца.
Над свежей могилой отца сын графа Герши поклялся отомстить, и вдова старого Герши бросилась в Версаль – к ногам короля:
– Ваше величество, спасите мне сына от де Еона! Последняя поросль знатного рода падет от шпаги самого опасного дуэлянта!
Людовик пожал плечами. «Когда все это кончится?»
– Но у меня, мадам, – ответил он женщине, – совсем нет времени, чтобы следить за всем происходящим во Франции.