Перстень Иуды
Шрифт:
Начальник Третьего отделения сделал небольшую паузу. У него было благородное лицо, умные внимательные глаза, бакенбарды… Углы рта чуть поднимались вверх, будто готовились к улыбке. Над высоким лбом уже образовалась приличная лысина, и граф маскировал ее, зачесывая волосы с висков. Он был в мундире Лейб Гвардии Жандармского полуэскадрона, который надевал в праздники, и всегда – на доклады к Государю. Золотые эполеты, аксельбанты, высокий стоячий воротник, золотой пояс со шпагой придавали ему вид торжественный и солидный.
– Второго дня артельщик Лука Собакин, возвращаясь из трактира
Николай нетерпеливо поднял руку:
– Послушайте, Александр Христофорович, мы же с вами договаривались, что вы не будете обременять меня сообщениями, кои не имеют сколько-нибудь большого значения. А вы, штофом по голове, Лука Собакин…
– Простите ваше величество! Я думал…
Николай Первый поморщился.
– Есть там у вас что-нибудь заслуживающее моего внимания?..
Он был на четырнадцать лет младше начальника Третьего отделения своей канцелярии, но тоже успел обзавестись глубокой залысиной, которую, в отличие от подчиненного, маскировал зачесом с одной стороны – справа налево. Государь имел вид суровый и властный. Холодные глаза, маленький, плотно сжатый рот, остроконечные усы, волевой подбородок. Лицо постоянно сохраняло высокомерное выражение… Царь тоже был в мундире – красном, со стоячим сине-белым воротником, серебряными эполетами и пуговицами. Слева под ключицей висел большой орден Андрея Первозванного. Широкая синяя лента через плечо контрастировала с красным сукном мундира, но совпадала с синим колером стен высокой залы, по стенам которой висели портреты знаменитых предков.
Бенкендорф стал торопливо перелистывать бумаги в своей папке.
– Вот разве что… Вчера в восемь утра двое дворян дрались на дуэли. На пистолетах.
– Что такое?! – Государь резко повернулся к графу. – Опять дуэль?!
– Да Ваше Величество!
Брови императора нахмурились.
– Когда же лучшие мои подданные перестанут истреблять друг друга? Похоже, нашим дворянам все нипочем: и указ Петра Великого, и уложения Екатерины Великой, и мои распоряжения! Эти поединки не только не прекращаются, а становятся все более частыми.
По мере того как Николай говорил, голос его становился все более раздраженным, и Бенкендорф счел за лучшее промолчать.
– Кто стрелялся-то?
Прямой вопрос требовал точного ответа. Бенкендорф почтительно наклонил голову.
– Князь Юздовский и молодой дворянин, недавно прибывший из Рязани, некий Павел Бояров. Сей молодчик является племянником графа Опалова, если вашему величеству это имя что-то говорит…
Государь чуть наморщил лоб:
– Ну, Юздовского, положим, я помню. Это тот, у которого дома я осматривал коллекцию картин, оружия и всякого антиквариата? Он еще хлопотал о сыне – служба в императорской гвардии или что-то такое…
– Совершенно верно, Ваше Величество, – подтвердил граф.
– Второго я, конечно, не знаю. А имя его дяди мне что-то говорит…
– Это уже немолодой человек, который несколько лет назад неожиданно отличился рядом скандалов. Известный карточный игрок, ловелас… В свое время я докладывал Вашему Величеству
– Припоминаю, – произнес Николай Первый. – Как говорится, яблочко от яблоньки… М-да-а. Я, знаете ли, Александр Христофорович, все больше убеждаюсь, что дворянство наше не столько судьбами отечества озадачено, сколько поисками приключений. Все это – суть просвещения, вольнодумства и нежелания трудиться. Если им не жаль лбы под пули подставлять, если им жизнь не дорога, так пусть едут на Кавказ или еще куда-нибудь, где своим животом могут какую-то пользу России принести. Праздность – причина всех наших бед. От праздности и вольнодумства они и на Сенатской площади бунт учинили. А, как мы с вами убедились, бунт оказался пустым, ничего под собой сколько-нибудь серьезного не имевшим. Так, глупые прожекты, чуждые России.
– Я абсолютно с вами согласен, Ваше Величество! – поспешил заверить Бенкендорф.
– Но заметьте, граф, – продолжал император. – Все чаще смута на Руси происходит от дворянства, которое, казалось бы, должно стоять на страже монархии. Именно они смуту в умы народа привносят. Свободы им хочется! А с той, что уже дарована, сами не знают что делать…
– Я полностью согласен с вами, Ваше Величество, – вновь вставил граф.
– Да, так что с этой самой дуэлью? Надеюсь, все живы?!
– Увы, ваше величество. Князь Юздовский убит. Изряднейший выстрел, надо признать. Пуля ему попала прямо в горло, перебила позвоночник и едва не оторвала голову… Весь Петербург об этом говорит…
Николай Первый вновь обернулся к окну. Сцепленные за спиной руки побелели от напряжения. Он молчал. Наконец, император обернулся:
– А что за причина поединка? Женщина? Карты? Оскорбление?
– Нет, Ваше Величество. Причина в перстне.
– Что за перстень? – требовательно спросил Государь.
Бенкендорф прокашлялся и ответил:
– Говорят, перстень Иуды. Бояров его то ли заложил, то ли проиграл Юздовскому, потом стал требовать назад, князь заупрямился – и вот результат!
Государь стал мрачнее тучи.
– Это уже переходит все рамки разумного! Дуэль из-за какого-то перстня… А при чем здесь Иуда?
– Как говорят, вещица принадлежала самому Иуде-христопродавцу.
С минуту Николай пребывал в молчании, очевидно, пытаясь осмыслить сказанное. Наконец, он произнес неуверенно:
– Я не помню, где в Святом Писании было сказано, что Иуда носил перстень.
– Но и нигде не было сказано, что у него не было перстня, – позволил себе реплику граф. – Еще этому колечку приписывают какую-то особенную силу…
– Вздор какой-то! – заключил император. – Все это опять-таки из-за праздности и вольнодумия. И обратите внимание, граф: православные дворяне дерутся на дуэли из-за кольца христопродавца!
Он стал расхаживать по кабинету, наконец, остановился перед Бенкендорфом и, отчеканивая каждое слово, заключил:
– Извольте, граф, как следует разобраться в сей возмутительной истории! Этого наглого провинциала примерно наказать. Пример-но! За сим не смею задерживать!
Бенкендорф стал пятиться к двери. Но тут Николай вновь обратился к нему и уже более спокойным голосом спросил: