Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
– А все эти менестрели с их романсами и балладами, в
которых только за то и славят человека, что он получает и
наносит сам крепкие удары! За многие, многие мои грехи,
Кэтрин, несет ответ, скажу с прискорбием, Гарри Слепец*,
наш славный менестрель. Я бью сплеча не для того, чтобы
сразить противника (упаси меня святой Иоанн!), а только
чтоб ударить, как Уильям Уоллес.
Тезка менестреля произнес эти слова так искренне и так
сокрушенно, что Кэтрин не удержалась от улыбки. Но все
же она сказала с укором, что он не должен подвергать
опасности свою и чужую жизнь ради пустой потехи.
– Но мне думается, – возразил Генри, приободренный
ее улыбкой, – при таком поборнике миролюбие всегда
одержит верх. Положим, к примеру, на меня жмут, пону-
ждают схватиться за оружие, а я вспоминаю, что дома ждет
меня нежный ангел-хранитель, и образ его шепчет: «Генри,
не прибегай к насилию, ты не свою, ты мою руку обагря-
ешь кровью, ставишь под удар мою грудь, не свою!» Такие
мысли удержат меня вернее, чем если бы все монахи в
Перте завопили: «Опусти меч, или мы отлучим тебя от
церкви!»
– Если предостережение любящей сестры хоть что-то
значит, – сказала Кэтрин, – прошу вас, думайте, что каж-
дый ваш удар обагрит эту руку, что рана, нанесенная вам,
будет больно гореть в этом сердце.
Звук ее слов, проникновенный и ласковый, придал
храбрости Смиту.
– А почему не проникает ваш взор немного дальше, за
холодную эту границу? Если вы так добры, так велико-
душны, что принимаете участие в склонившемся пред вами
бедном, невежественном грешнике, почему вам прямо не
принять его как своего ученика и супруга? Ваш отец желает
нашей свадьбы, город ее ждет, перчаточники и кузнецы
готовятся ее отпраздновать, и вы, вы одна, чьи слова так
добры, так прекрасны, лишь вы одна не даете согласия!
– Генри, – тихо сказала Кэтрин, и голос ее дрогнул, –
поверьте, я почла бы долгом своим подчиниться велению
отца, когда бы к браку, им намеченному, не было неодо-
лимых препятствий.
– Но поразмыслите… минуту поразмыслите! Сам я не
речист по сравнению с вами, умеющей и читать и писать.
Но я с охотой стал бы слушать, как вы читаете, я мог бы век
внимать вашему нежному голосу. Вы любите музыку – я
обучен играть и петь не хуже иного менестреля. Вы любите
творить милосердие – я достаточно могу отдавать и дос-
таточно получаю за свои труды. Я дня не пропущу, чтоб не
раздать столько милостыни, сколько не раздаст и церков-
ный казначей. Отец ваш постарел, ему уже не под силу
становится каждодневная работа, он будет жить с нами,
потому что я стал бы считать его поистине и своим отцом.
Ввязываться в беспричинную драку – этого я остерегался
бы так же, как совать руку в горн, а если кто попробует
учинить над нами беззаконное насилие, тому я покажу, что
он предложил свой товар не тому купцу!
– Я вам желаю, Генри, всех радостей мирной семейной
жизни, какие вы можете вообразить, но с кем-нибудь сча-
стливей меня!
Так проговорила – или, скорее, простонала – пертская
красавица. Голос ее срывался, в глазах стояли слезы.
– Что же, я вам противен? – сказал, немного выждав,
отвергнутый.
– Нет, не то! Видит бог, не то!
– Вы любите другого, кто вам милее?
– Жестокое дело – выпытывать то, чего вам лучше не
знать. Но вы, право, ошибаетесь.
– Эта дикая кошка Конахар?.. Неужели он? – спросил
Генри. – Я подметил, как он на вас поглядывает…
– Вы пользуетесь моим тягостным положением, чтобы
меня оскорблять, Генри, хотя я этого никак не заслужила!
Что мне Конахар? Только из желания укротить его дикий
нрав и просветить его я принимала какое-то участие в
юноше, погрязавшем в предрассудках и страстях… но со-
всем другого рода, Генри, чем ваши.
– Значит, какой-нибудь чванный шелковый червяк,
придворный щеголь? – сказал оружейник, еле сдерживая
злобу, распаленную разочарованием и мукой. – Один из
тех, кто думает всех покорить перьями на шляпе да бря-
цанием шпор? Хотел бы я знать, который из них, пренеб-
регая теми, кто ему более под стать – придворными дама-
ми, накрашенными и раздушенными, – выискивает себе
добычу среди простых девушек, дочерей городских ре-
месленников… Эх, узнать бы мне только его имя и звание!
– Генри Смит, – сказала Кэтрин, преодолев слабость,
едва не овладевшую ею, – это речь неблагодарного и не-
разумного человека, или, верней, неистового безумца. Я
уже объяснила вам, что никто – к началу нашей беседы, –
никто не стоял в моем мнении выше, чем тот, кто сейчас
все ниже падает в моих глазах с каждым словом, которое он
произносит в этом странном тоне, несправедливо подоз-
рительном и бессмысленно злобном. Вы были не вправе
узнать даже то, что я вам сообщила, и мои слова, прошу вас
заметить себе, вовсе не значат, что я отдаю вам какое-то
предпочтение… хоть я и уверяю в то же время, что никого