Перуновы дети
Шрифт:
– Как тебе не стыдно, оставь женщину и иди, откуда пришёл!
Резкий толчок изнутри заставил пожилого отпрянуть в коридор.
Второй пассажир куда-то предусмотрительно ушёл. Выдворив пенсионера, кавказец потянул за ручку, намереваясь закрыть купе на защёлку, но Чумаков успел протиснуться и отжать дверь.
Увидев его, кавказец зло округлил глаза:
– Я тэбэ гаварыл, нэ мэшайся, хочешь, чтоб я тэбя на кусочки порэзал? – при этом его правая рука привычным движением скользнула в задний карман брюк.
«Что-то он осмелел к утру», – отметил Чумаков.
И тут почувствовал на плече тяжёлую ладонь. Тихий, но повелительный голос с тем же характерным акцентом произнёс над самым ухом:
– Слюшай, дарагой, иды, нэ мэшай маладёжи, они сами разбэрутся…
Повернув голову, Чумаков разглядел второго кавказца. Ему было лет под сорок, крупного телосложения, лицо, заросшее густой чёрной с проседью бородой, уверенное и спокойное. На руке, сжимавшей правое плечо Чумакова, выделялись набитые мозолистые бугорки костяшек среднего и указательного пальцев. Противник серьёзный, старый каратист, с него придётся начинать и бить как следует, потому что удары он наверняка держать умеет.
– Разберёмся, Князь! – оскалил зубы кавказец в купе. Он демонстративно вытащил нож и сделал движение в сторону Чумакова. Девушка истерично закричала.
Нежелание устраивать драку, природное неприятие самого процесса мордобоя вмиг испарилось перед лицом реальной опасности.
Чумаков как бы предостерегающим жестом вытянул вперёд левую руку и спросил через плечо:
– А ты, случайно, не князь Глеб?
И отработанным движением резко послал локоть левой руки назад, в солнечное сплетение «каратиста», и тут же развернул отяжелевший кулак вниз, впечатав его в пах противника. Кавказец глухо замычал. В следующее мгновение Чумаков обхватил руку, лежавшую на плече, и поднырнул назад, до хруста поворачивая кисть и выламывая руку в плечевом суставе. К немалому удивлению Вячеслава, его тело сработало почти как надо, только чуть медленнее. И за этот миг промедления он сразу же получил расплату. Правая нога каратиста, уже из согнутого положения, вонзилась Чумакову в срастающиеся рёбра боковым ёко-гэри [39] . Если бы кавказец не был оглушён предыдущими двумя ударами и не стеснён узостью коридора, то на этом всё могло и закончиться.
39
Ёко-гэри – боковой удар ногой в карате. (Примеч. авт.)
В голове зашумело, перед глазами стало темнеть. Чувствуя, что находится на грани потери сознания, Чумаков все силы направил только на одно: не ослабить захвата, держать!
Он не видел, что происходило вокруг, сосредоточив внимание на единоборстве мышц. Последним усилием ему удалось-таки дожать руку противника. Каратист, взвыв от боли, рухнул на колено, загородив собой вход в купе. Всё произошло так быстро, что низкорослый любитель женщин не успел выбрать момента для нападения.
– Нож на пол! – выдавил Чумаков. – Иначе я сломаю ему руку!
Молодой всё ещё медлил, но каратист что-то прошипел на своём языке, и тот зло швырнул лезвие.
– Ямэ… [40] – кривясь от боли, обратился он к Чумакову. – Отпусти. Сэгодня твоя взяла…
Чумаков шагнул назад, стараясь не оступиться. Главное, чтобы никто не заметил, как он едва держится на ногах. Но каратисту было не до этого. Он поднялся, морщась и покряхтывая, молодой подскочил помочь. Вокруг собралась толпа людей. Сосед по купе подобрал нож и, открыв окно, швырнул лезвие под откос. Проводница ругалась, угрожая привести милицию.
40
Конец схватки – команда в карате. (Примеч. авт.)
– Обнаглели совсем, выбросить их на ходу с поезда! – выкрикивал кто-то из женщин.
– А тоби, деточка, одягатысь треба скромнишэ, а то шо ж, колготы обтягуючи и ниякои тоби юбки, – назидательно говорила хохлушка.
Молодая женщина, из-за которой разгорелся весь сыр-бор, с покрасневшим от слёз лицом и размазанной под глазами тушью, протиснулась к выходу и побежала умываться.
Каратист не обращал никакого внимания на поднявшийся шум.
– Ещё встрэтимся… – бросил он Чумакову на прощание, и кавказцы неспешно удалились.
И без этого происшествия на душе было тяжко, а теперь стало совсем противно. Когда Чумаков отдышался, выпил предложенной Сашиной женой минералки и с трудом залез на свою полку, мысли целым сонмом навалились на него. Подумалось, что должно быть что-то для защиты нормальных людей от мерзких и наглых типов. Преступления в последнее время становятся всё циничнее и отвратительнее, людей убивают и истязают хладнокровно, как мясники. Но ведь должно быть что-то против этого, не удар, не залом, нечто совсем иное, из области чисто человеческого. Ведь разум должен защищать себя! Животное, например, всегда чувствует силу и уверенность человека, злая собачонка кинется только на того, кто её боится. То же должно происходить и с людьми: чем хуже, порочнее отдельные человеческие индивидуумы, тем легче должно с ними справиться умному интеллигентному человеку. А на самом деле всё выходит наоборот: сколько хороших людей гибнет от рук подлецов. Или мы не знаем, не умеем ещё пользоваться силой интеллекта?
Андрея не смогли спасти ни его вера, ни молитвы…
Перед глазами Чумакова вновь всплыла маленькая заметка в чёрной рамке. Ещё в Подмосковье, узнав о смерти Андрея, он принял решение связаться с писателем Юрием Степановым. Поэтому сразу, как только выписался, пошёл в газетный киоск, чтобы купить «Секретные архивы». Он намеревался выйти на Степанова через адрес редакции. Газету разыскал только в третьем или четвёртом киоске, причём довольно старый номер. На вопрос: «Почему нет свежих?» – продавщица ответила: «Не поступали». Чумаков развернул, пробежал глазами последнюю страницу: «Что за чудеса?» Главным редактором значился совсем другой человек. Тогда он стал смотреть первую страницу, и в самом начале, слева от заголовка, увидел две знакомые фамилии: учредители газеты Ю. Степанов, А. Родь. Обе фамилии были взяты в траурную рамку. Обе?! Почему – обе? Андрей – да, но Степанов… Неужели он тоже умер? Как? Когда? Почему об этом нигде не упоминалось? Последнее время он регулярно смотрел телевизор, слушал радио, читал газеты. Как мог умереть знаменитый на весь мир писатель, и об этом никто не знал?
Может, ошибка?
Спустя несколько минут он уже входил в здание ближайшей библиотеки и сразу направился в отдел периодики, где принялся изучать газеты за последние месяцы. И лишь в одной из них оказалось то, что он искал: маленькая заметка внизу, извещавшая, что такого-то числа скончался писатель Юрий Степанов. И всё. Больше ни слова, ни звука, ни о заслугах, ни о книгах, ни даже элементарнейших соболезнований друзей по перу: ни-че-го! Чумаков вышел страшно подавленный. Это было так похоже на методику их спецслужб в бесследном исчезновении людей. Но он даже не мог представить, что можно замолчать столь известнейшее имя! Чумакову впервые стало по-настоящему жутко. Он окончательно понял, что наступило другое время, в котором не будет диссидентов и шумных процессов над ними, сроков в тюрьмах и психлечебницах, выдворения инакомыслящих «за пределы». Теперь всё решается быстро, по криминальным законам: топором, пулей, взрывчаткой или бесследным исчезновением…
За окнами поезда мелькали цветущие деревья, свежий весенний ветер, врываясь в приоткрытое окно, трепал занавеску. «Ну что, товарищ отставной подполковник, – обратился к себе Чумаков, – как будем дальше жить?…»
Прибыв на место, быстро оформился. Санаторий был небольшой, но уютный, как и сам городок. Чумаков вначале испытывал недовольство, что его отправили не в Ялту, Сочи или, на худой конец, в Евпаторию, а в полупровинциальную Феодосию, объяснив это наличием каких-то там лечебных вод. «Знаем мы эти воды, просто теперь ты вычеркнут из списков действующих работников спецслужб, и санаторий тебе положен захолустный, будь и этим доволен!» – рассуждал Чумаков. Однако скоро он изменил мнение: и город, и санаторий были тихими, спокойными, почти домашними. И Чумаков ощутил в душе то чувство внутреннего комфорта, которое доставляет неуловимое гармоничное сочетание разных вещей.