Перуновы дети
Шрифт:
Осенний вечер был не очень холодным, но Изенбек зябко передёрнул плечами. Пронизывающая дрожь нервного озноба охватила тело, и полковник, чтобы согреться, пошёл быстрее. Впервые ему подумалось, что отец и дед приняли христианство скорее ради карьеры. Смог бы отец стать адмиралом Российского флота, будучи мусульманином? И мать, женщина тонкого ума, хотя и являлась русской, особой религиозностью не отличалась. Наверное, и он, Теодор, относился к исполнению христианских обрядов как к обязательной форме одежды, без которой нельзя выйти в свет.
«Выходит, истинным православным верующим я так никогда и не был? – с некоторым удивлением и почему-то облегчением подумал он. – И если наш род веками исповедовал мусульманство, значит, есть у меня с ним какие-то корни-связи? Тогда, в Туркестане, я чувствовал родство с тем миром, который меня окружал. Будто вернулся в места, о которых давно забыл. Православное христианство было государственной религией великой Российской империи. Империя распалась, и теперь каждый стал сам по себе. Я честно служил ей до конца, но больше не могу обращаться к Богу, который не слышит или не хочет слышать океана человеческой боли, мук и страданий, не могу!»
На ходу, расстегнув ворот, Изенбек нащупал серебряный нательный крестик. Одним рывком сорвав с шеи цепочку, не глядя бросил её в темнеющую громаду кустов. Застегнувшись, он тем же решительным шагом направился вниз по улице.
Вскоре дорога уперлась в массивные ворота. Двое караульных у входа, заметив офицерскую фуражку, вытянулись во фрунт. Изенбек свернул влево и направился в сторону вокзала.
Выйдя на ярко освещённую набережную, подивился большому количеству военных, беспечно фланирующих с дамами и без оных. Повсюду слышалась музыка, блистали витринами магазинчики, рестораны, публичные и игорные дома, шумно двигались праздношатающиеся толпы. Отчего все здесь, а не на линиях обороны? Они ведут себя так, будто за их спиной нет грязных окопов, грохота взрывов, крови, стонов, гибели друзей и соратников. Изенбек скрипнул зубами и двинулся дальше.
– Фёдор Артурович! Господин полковник! – окликнули Изенбека.
Это были три офицера из числа его подчинённых, явно навеселе.
Похоже, весь город утопал в безумном угаре последней страсти, которой он пытался заглушить ужас смертельной опасности, неумолимо надвигавшейся с севера. В двух шагах от сияющих окон чёрными змеями вились улицы, уводя в стылую степь, враждебную и чужую. А здесь все предавались горькому веселью истово и безоглядно, как будто эта ночь была последней перед концом света.
Офицеры стояли перед гостеприимно распахнутым нутром какого-то ресторанчика, приглашая полковника в свою компанию. Но Изенбеку не хотелось погружаться в пучину хмельного кутежа. Он искал одиночества. Звуки музыки смешивались с долетающим сюда шумом моря. Отрицательно махнув поджидавшим его спутникам, Фёдор Артурович повернулся и пошёл навстречу мерному плеску волн. Добредя до воды, уселся на большой сухой валун, обхватив колени руками и положив на них подбородок.
Точно так он сиживал в детстве на берегу родной Балтики, любуясь игрой волн и солнечных бликов, наблюдая, как легко скользят, меняя галсы, белопарусные яхты и уверенно идут, разрезая воду, военные корабли: красавцы крейсеры и линкоры, на мостике одного из которых обязательно будет стоять он, Теодор, в бело-золотом кителе морского офицера.
Сейчас перед ним катились волны другого моря, над головой в ясном холодном небе проступали южные созвездия, а сзади доносились так не вязавшиеся со всем этим звуки надрывной ресторанной музыки.
Изенбек скользнул взором по высоким угрюмым башням, которые венчали крепостные генуэзские стены, кое-где подступавшие к самой воде, и невольно подумал о том, сколько сотен и тысяч лет сражаются люди за этот благодатный кусок земли в удобной бухте, омываемый тёплыми водами Чёрного моря. Тавры, скифы, греки, генуэзцы, турки, татары сменяли здесь своё владычество, воевали, торговали рабами, посудой, оружием, ловили рыбу, делали вино. В последние века Крым стал частью Российской империи. А теперь русские города, в том числе и Феодосия – «Богом данная» – так, кажется, она переводится с древнегреческого, город, куда приезжала царица Екатерина и творил Иван Айвазовский, будут вновь захвачены дикими ордами, на сей раз – большевистскими…
Постепенно Фёдор Артурович перестал замечать музыку, пьяные возгласы и пальбу сводящих между собою счёты офицеров. Перед ним простиралось море, могучее и вечное, как далёкие звёзды. Им, звёздам и морю, нет никакого дела до того, что творят люди. Как властно гипнотизирует этот мерный шум! Прошлое, настоящее и грядущее – всё становится зыбким и нереальным. Реальна и ощутима только вечность неба и моря, где каждая волна несёт на себе звезду…
Не сегодня-завтра им придётся бежать. Вчера в штабе ознакомили со списками эвакуации. Предварительно назвали корабли, но предупредили, что, даже если использовать всё, могущее держаться на плаву, судов на всех явно не хватит…
Итак, всё кончено… Кто-то из кожи вон лезет, чтобы попасть в вожделенные списки, кто-то решил уйти в горы, а иные просто пускают себе пулю в висок.
Полковник вдруг понял, что и он не случайно пришёл к морю, которое было для него не просто массой солёной воды, а неким почти живым существом. Вот оно дышит и бьётся у ног, будто сама Вечность шепчет о чём-то неумолчным шумом прибоя. Здесь внимавшему первородному гласу таким простым и ясным казалось желание спустить курок револьвера и разом прекратить своё ничтожное бессмысленное существование.
Но музыка волн была такой завораживающей, что хотелось ещё и ещё продлить наслаждение каждым новым, похожим на предыдущее, но никогда не повторяющимся движением.
– Жизнь! – клокотала набегающая волна.
– Смерть… – бессильно шипела откатывающаяся.
Жизнь-смерть, жизнь-смерть, – который миллион лет длится эта беседа в единстве несоединимого?
Из этой и так короткой жизни уйти можно в любой момент и присоединиться к Вечности.
Тысячи раз его могло убить на этой войне, но он остался жив. Может быть, для чего-то ещё?
Изенбек перевёл взгляд на камень под ногами. «Этот холодный, пахнущий солью и водорослями валун, – подумал он, – как молитвенный камень, соединяет меня с морем и вечностью. Не беда, что рука древнего мастера не выбила на нём священных и мудрых знаков, вон их сколько на зубчатых гребнях волн, как строчки тех таинственных письмен, что скитаются с ним в морских мешках…»
Фёдор Артурович вновь задумался о дощечках. Что в них? О чём хотели рассказать те, кто писал их в глубинах прошлого? Может, предупредить, поведать о чём-то важном, поделиться великой тайной? В любом случае дощечки непременно нужно будет прочесть, разобраться в них. Но прежде всего – сохранить в целости во что бы ни стало!