Перуновы дети
Шрифт:
Юрий Петрович попытался увернуться от квадратного зева печи, но он оказывался то справа, то слева, то сзади, а несгоревшие буквы стали похожи на чёрных огромных муравьёв, которые начали выползать из очага и впиваться во все суставы железными раскалёнными клещами. «Зачем, зачем они это делают? Я же не сжёг дощечки, я хотел, да! Но не сжёг, они пропали раньше, не надо меня в печь, я их не сжигал! А-а-а!»
– Али! Помоги мне! – изо всех сил крикнул Юрий Петрович.
Но рот открывался с неимоверным усилием, и из него не исходило ни звука, губы двигались, как у молчаливой рыбы. А ноги, будто чугунные столбы, намертво пригвоздились к полу, не давая возможности убежать или скрыться. Тень Изенбека была совсем рядом, у шкафа, но не слышала призывов о помощи и продолжала стоять задумчиво и неподвижно. Потом так же, молча, протянула жестяную коробочку из-под индийского чая. Крышка была открыта, и внутри белел порошок…
Юрий Петрович заметался в постели и пробудился оттого, что услышал собственный крик. Сознание медленно и неохотно возвратилось к нему. Он ощутил что-то мокро-прохладное на груди, острый запах уксуса и обеспокоенно-участливый голос жены:
– Юра, тебе лучше? Ты так нервничал, что-то кричал по-русски… Ну вот, хорошо, пришёл в себя. Поешь что-нибудь?
Миролюбов отрицательно качнул головой.
«Дело действительно очень плохо», – в отчаянии подумала мадам Жанна. Юра всегда любил покушать, и равнодушие к пище теперь пугало её.
– О чём я кричал? – слабо спросил Миролюбов.
– Я ничего не поняла. Хотя, кажется, ты назвал имя… Изенбека… – Мадам Жанна помедлила, прежде чем сказать. Это имя почти не произносилось в семье, хотя незримо присутствовало всегда. Тонким женским чутьём она ощущала, что Юра старается избегать даже упоминания об Изенбеке. Может, Юре было неприятно, что в трудные моменты они были вынуждены продавать картины художника. Хотя Юра работал дома, писал, но то, что покойный Изенбек всякий раз выручал их из очередного безвыходного положения, наверное, больно ранило мужское самолюбие…
– Да… помню… Конец… мне конец… – обречённо прошептал Миролюбов. Даже на слёзы у него уже не было сил.
Судовая команда заботливо осведомлялась о состоянии Юрия Петровича, заходили капитан и старпом, официант приносил пищу в каюту, но мадам Жанна почти ничего не ела и ни на минуту не отходила от мужа. Он впал в бессознательное состояние и уже больше не приходил в себя.
Спустя несколько дней «Виза» полным ходом шла по Атлантическому океану. На палубе матросы заканчивали сколачивать гроб для скончавшегося по пути в Европу пассажира. А в одной из кают маленькая женщина безутешно плакала над телом русского мужа. Последнего свидетеля и хранителя удивительных тайн загадочных «дощек Изенбека».
Конец первой части
Часть вторая
Перуновы дети
Глава первая
Великий Триглав
Дедушка, ты сказывал мне о Малых Триглавах, что каждым деревом, травинкой, букашкой малой, зверем, рыбой и птицей ведают. А что есть Триглав Великий?
Зелёные языки листьев лопотали о чём-то между собой на самых верхушках деревьев. В старом дубовом лесу было тихо и торжественно.
Золотые кони Солнца-Сурьи восходили на небо, а Семаргл-Огне-бог разжигал огненные стрелы, которые лёгкими блистающими лучами летели к земле, касаясь деревьев, трав и всего сущего, равно как и покосившейся ограды старой воинской слободы, и большой Перуновой поляны, где некогда оттачивалось ратное мастерство молодых витязей.
Теперь же лишь безмолвные и строгие фигуры древних идолов стерегли поляну. Вырезанные из прочной дубовой древесины, их грубые черты потемнели от времени и непогод, лики были изборождены многочисленными трещинами, будто морщинами, и от этого казались ещё суровее.
На почётном месте – небольшом холме – возвышался Великий Триглав. Мощный древесный столб разделялся вверху на три головы, изображавшие Сварога – Небесного бога, бога Рода и всей Вселенной, Перуна – бога-Громовержца и Даждьбога – солнечного подателя всех благ. Ниже лика Перуна было вырезано изображение коня. Под Даждьбогом был обозначен солярный знак в движении, как символ тепла, света и благополучия. Под Сварогом можно было рассмотреть коло с точкой посредине, ибо Сварог – извечный родник и начальник Рода божеского и всех прочих родов. Головы богов защищали вырезанные из той же древесины широкополые «шляпы».
У подножия кумира лежали заржавевшие доспехи и мечи, белели черепа и кости животных. На жертвенном камне виднелись обгоревшие зёрна злаков и осколки разбитых жертвенных сосудов.
Однако на заброшенной и почти заросшей разнотравьем поляне тишина нарушалась резкими отчётливыми возгласами худощавого старика в холщовых штанах и рубахе, перехваченной старым воинским поясом. На голове его была только седая прядь волос, лицо также гладко выбрито, за исключением длинных свисающих усов. В левом ухе поблёскивала серьга.
– Рази! Боронись! Рази! Ускользай! – подавал команды старик, строго следя за правильностью движений шустрого отрока, почти мальчика, осваивавшего воинские премудрости. – Не отбегай, а ускользай, как вода вокруг камня, – строго одёргивал ученика старик.
Пот струился по разгорячённому лику и обнажённому торсу мальчонки, но он старался.
– Теперь обрушь меня оземь, Светозар!
Увидев, что ученик заколебался, строже повторил приказание.
После броска он легко вскочил на ноги и попутно отвесил отроку увесистый подзатыльник. Следующий бросок был более резок, однако старик опять остался недоволен. Схватив ученика, бросил его в четверть силы, но тот всё равно не сразу обрёл способность дышать, а встав, затряс головой, чтобы прийти в себя.
Меняются броски, характер заломов, захватов, рычагов. Старик, несмотря на свой высокий рост, падает на землю мягко, будто стелется по ней. Вконец раздосадованный Светозар никак не может «хватить» его оземь как следует.
Потом почти без передышки они сражаются на длинных и коротких жердях, а затем берутся за настоящие мечи. Светозар прикрывается круглым облегчённым щитом, старик, парируя удары, обходится одним мечом.
Ринувшись на Светозара, он наступает с таким грозным видом и угрожающим рыком, что оказавшийся вблизи невольный свидетель подумал бы, что злобный старик вознамерился порешить мальца, который только благодаря своим увёрткам и прыжкам остаётся пока невредим. Но вот старик выбивает из его руки меч и, не останавливаясь ни на мгновение, продолжает надвигаться на безоружного отрока. Тому приходится отчаянно вертеться, уклоняться и подпрыгивать перед неумолимо приближающимся стальным клинком. В какой-то момент этой дикой пляски смерти отрок зажался, дрогнул и, не успев уклониться, присел, съёжившись от страха, накрывшись спасительным щитом, как черепаха панцирем. Но меч, несущийся прямо на него, в последний миг, словно наскочив на невидимую препону, даже не чиркнув по щиту, уходит вверх, сверкнув своим длинным лезвием.