Перуновы дети
Шрифт:
– Идолы – не боги, – так же скорбно спокойно ответил Мечислав. – Богов убить невозможно. Вечны Хорс и Перун, Яр, Купало, Лад и Даждьбог. Много раз умирала Русь, но столько же раз возрождалась снова, потому как больше смерти самой она презирала рабство. А теперь, когда Русь огречится, когда отнимете вы у славян их гордость, славу и богов пращурских и поселите рабство в их душах, ослабнет великая Русь, раздробится в междоусобицах и не сможет устоять против полчищ врагов бесчисленных. Нападут они, как саранча, и покроют землю, и заставят славян склонить голову. И долго одно ярмо сменяться другим будет. Так предрекли боги.
Одначе из всякой грязи, из навоза, может быть прекрасный цветок взращён. И сколько бы ни умирала Русь, какой коростой ни покрывалось тело её, всё равно из семян Сварги небесной станут произрастать сыны Перуновы, внуки Даждьбожии, ибо мы дети Света. Будут жечь нас и убивать силы тёмные, но не будет переводу нашему племени, потому как бог наш – это Правда. Из рабства простолюдина угнетённого, из родов княжеских, боярских и царских, из недр самого воинства христианского, из епископов и монахов всегда найдутся люди с честью, чей бог – Правь истинная. И чем дале лихие ветры разметут русичей от земли своей, однако и там, в чужедальних странах, станут рождаться дети Перуновы, хоть и говорить они будут на чужих языках, и ликом с нами не будут схожи. Открыто сие мне богами, и да свершится так! И это всё, что я хотел сказать тебе, княже. А теперь – прощай! Оставайся с делами рук твоих…
Старик повернулся и прямым, чуть припадающим шагом, как будто он скинул тяжесть всех годов, носимых на плечах, направился в сторону своей избушки.
Князь поднялся с колоды. Тотчас к нему подскочили охоронцы:
– Прикажешь схватить его, княже?
Владимир медлил, он всё ещё был под впечатлением разговора, но потом вспомнил, что волхв должен зреть уничтожение своих кумиров.
– Возьмите… – сказал он.
Десятский махнул, и два всадника, гарцевавшие неподалёку, тотчас сорвались с места и преградили старику путь конскими крупами. Сытые красивые кони танцевали под сёдлами, в которых сидели ладно скроенные рослые гридни: чернявый и синеокий. Чернявый помахивал плёткой.
Старик поглядел на них, погладил лошадиные морды и вдруг, согнувшись, поднёс к губам как-то по-особому сложенные ладони и исторгнул из горла крик, похожий на рёв голодного медведя.
Все лошади на поляне вздрогнули, некоторые резко дёрнулись с места, нервно запрыгав спутанными ногами. А два коня молодых дружинников, дико оскалив зубы и выкатив полные ужаса глаза, взвились свечками вверх и кинулись прочь с такой быстротой, что гридни вылетели из сёдел и рухнули на траву, не успев ничего сообразить. Старик спокойно продолжил свой путь к избушке.
Владимир громко захохотал: сцена показалась ему забавной.
Гридни опомнились и, пристыженно вскочив, кинулись за стариком и настигли его почти у самого порога, одновременно схватив сзади за руки и привычно заламывая их за спину. Посох выпал. Но тут старик неожиданно сделал резкий шаг назад и присел, одновременно вращаясь вокруг себя. Каким-то непонятным образом в конце этого замысловатого движения он, поднявшись, оказался лицом к лицу с юношами, руки которых теперь были переплетены и лишали их всякой возможности двигаться. Резко выдохнув, будто опуская тяжёлый колун на неподатливую колоду, старик закончил своё движение таким сильным толчком, что дружинники, перекувырнувшись в воздухе, отлетели в высокие заросли крапивы за углом избушки.
Дверь из крепких дубовых досок закрылась за стариком, и толстая перекладина изнутри прочно преградила путь непрошеным гостям.
На сей раз князя взяла досада. Он крикнул, чтоб гридни перестали ломиться в дверь, раздумывая, что предпринять.
В этот момент с другого конца поляны послышался шум и женские отчаянные вопли.
– Девки убёгли! – крикнул кто-то. – Держи их!
Произошло это, когда женщин освободили от пут, чтоб те могли поесть. Плеснув горячим варевом в лицо охраннику, они рассыпались, убегая в спасительную лесную чащу. Дружинники ловили их, били по лицу, хлестали вожжами, снова скручивали и бросали в повозки, усилив охрану. Однако кое-кого недосчитались, а иных догнали быстрые стрелы воинов. Эти дочери Лады предпочли в женихи смерть вместо унижения и неволи.
За суматохой никто сразу не заметил, как над избушкой старого волхва поднялась первая, почти незаметная струйка дыма. Обратили внимание уже тогда, когда из-под кровли и всех щелей стал выползать, всё сгущаясь, душистый дым из целебных трав и выдержанного смолистого дерева, из которого была срублена избушка. Ни криков, ни стонов – ничего не услышали воины даже тогда, когда дым перешёл в огонь и загудел, разгораясь в огромный жаркий костёр. Пламя это в ярком свете дня казалось почти прозрачным, словно призрачный дух самого Солнца опустился на землю, чтобы забрать своего сына.
Некоторые из дружинников суеверно перекрестились.
Лицо князя исказила гримаса злобной досады. Зачем он не приказал убить старика сразу? Зачем выслушивал его бредни? А теперь его слова в памяти, как последний плевок, за который уже не поквитаться.
«Горше всего, что не выполнил я завета Святославова, не уберёг вас, детей его, от Лиха злосчастного. За то нет мне прощения. Как предстану я перед ним? Что скажу в оправдание? Но что скажешь ему и ты в час свой смертный? Ты опорочил нашу веру человеческими жертвоприношениями, потому что думал не о вере, а о власти. Так и новое божество притягательно для тебя великолепием и силой, которые эту власть освящают. Тот, кто видел в Перуне только деревяшку, не узрит ничего и в Христе.
Умрёшь ты, как христианин, коим до конца так и не станешь, и отпевать будут в церкви, тобой построенной. А вынесут тебя из палат через пролом в стене, как сына Перунова, коим ты никогда по-настоящему не был…»
Князь Владимир неподвижно сидел на лошади, опустив поводья. Лишь когда избушка догорела, встрепенулся, словно очнулся от наваждения, прохрипел приказание, и дружинники с гиком помчались по поляне, рубя, расшатывая и низвергая идолов, круша жертвенники. Несколько десятков воинов были посланы проверить и сжечь слободу, чтоб навсегда покончить с Перуновым духом в этих краях.
Глава пятая
Пепелище
Нет, я не сирота, – я сын этого леса, и этого озера, и Перуновой поляны, которые никогда не предадут меня. Дедушка ушёл в Ирий, но он видит меня и поможет в трудный час. Наверное, сегодня на небе появилась ещё одна звезда, может, вон та, самая яркая. Я должен и дальше исполнять дедушкин наказ, иначе как предстану перед его всевидящим взором?
Светозар легко, как лесная косуля, мчался между кустами и деревьями в бывшую воинскую слободу, чтобы успеть предупредить людей, однажды уже избежавших карающей княжеской десницы. Сердце отрока разрывалось: он не хотел оставлять дедушку, но должен был исполнить его наказ.
Люди поняли всё сразу. Захватив самое необходимое, без шума – даже дети не плакали – снялись с места. Светозар повёл их через Священную рощу, сбросив за собой мосток из двух брёвен в овраг. Помог отцу Велимиру собрать его нехитрый скарб и, самое главное, волховские святыни, а также бесценные пергаменты и деревянные книги, и они направились в лесную глушь, спеша подальше уйти от опасности. Светозар отпустил Стрекотуху.