Перуновы дети
Шрифт:
Глава вторая
Дыхание смерти
Нужно научиться чувствовать реальную опасность, наступление именно того момента, когда противник собирается нанести удар, и ничем: ни единым движением глаз, губ или мышц – не выдавать, что знаешь об этом. Оставаться спокойным до последней секунды, до того мига, когда смерть похолодит твой затылок своим дыханием, и только оно заставит сработать невидимую сжатую внутри пружину, которая с невероятной для человека реакцией и силой нанесёт свой упреждающий, чаще всего единственный удар.
Самолёт, завывая турбинами, помчался по взлётной полосе, быстро набирая скорость. Пассажиров прижало к спинкам сидений, а затем мягко вдавило в кресла при наборе высоты. Гондолы поглотили многоколёсные шасси, и самолёт, поднявшись выше редких белёсых облаков, принадлежал теперь только небу вместе со всеми, кто находился в его чреве.
Чумаков незаметно осмотрелся, привычно зафиксировав, кто сидит поблизости, и решил, что можно расслабиться.
Почему эта неясная тревога? Откуда? Командировка самая обычная, хотя и несколько неожиданная.
После выходных, едва только Чумаков появился на работе, его затребовал начальник родного отдела.
– Такое дело, Вячеслав Михайлович. Поступило предписание перебросить нашего сотрудника в Н-ский район. – Генерал назвал одну из горячих среднеазиатских точек. – Понимаю, вам это не с руки, я и сам говорил, что мы западники. Но азиаты просят помочь компетентным сотрудником. Конкретными сроками не связываю, неделя-две, смотрите по обстоятельствам. А по возвращении – полноценный отпуск с путёвкой на юг: море, солнце, женщины. – Генерал улыбнулся, но глаза его остались холодными.
Военная дисциплина предписывает: получено задание – выполняй. Поэтому Чумаков коротко ответил:
– Слушаюсь, Николай Семёнович!
И отправился укладывать вещи.
Почему же внутри, как булавочный укол, саднит неприятное чувство? Чумаков старался глубже уйти в себя, отключиться от окружающей обстановки. Однако точка беспокойства внутри не исчезала, и это была всё та же тревога за Андрея. Конечно, стоило предвидеть, что он откажется, – сильная натура! Но что дальше? Тоже, герой бабушкин, – ругнул себя Чумаков, – большое дело сделал, поговорил со школьным другом, а что это изменило? Ничего! Наоборот, Андрей мог подумать, что спецслужбы его провоцируют…
В жарком аэропорту, совсем не похожем на место вылета, Чумакова поджидал капитан в форме погранвойск.
– Здесь недалеко, на уазике километров пятнадцать, потом на вертушке, и будем на месте, товарищ майор!
Чумаков кивнул.
Пока в тенёчке на зелёной скамейке, сделанной солдатскими руками, поджидали экипаж вертолёта, Юрий Сергеевич – так звали капитана – докладывал обстановку на границе.
– Неспокойно сейчас, частые прорывы разведывательных и диверсионных групп, захватывают людей, уводят скот на свою территорию. Мы, конечно, спуску не даём, но что-то они слишком активизировались…
Кажется, ещё совсем недавно стрельба здесь, на границе, была ЧП. За каждый использованный патрон писали кучу объяснений: почему и при каких обстоятельствах произведён выстрел. А теперь что там патроны – бэтээры и вертушки в дело вступают, танки обещают вот-вот, война, одним словом…
Чумаков горько усмехнулся про себя: «Лукавил Николай Семёнович, когда говорил, что обстановка нормальная. Дважды об отпуске напомнил. Боялся, что не поеду, что ли? А куда бы я делся?»
Пятнистая машина, хищно ощетинившаяся пушками и круглыми кассетами реактивных снарядов, наконец взвыла моторами, и капитан предложил пройти в вертолёт. Опять взлёт, второй за сегодня. Тонкокрылая многотонная стрекоза скользила в воздухе на удивление легко. Внизу квадратики и прямоугольники полей скоро сменились горными склонами, такими красивыми в лучах предвечернего солнца. Вершины скал, вонзившихся в небо, стояли, словно символ гордого самоутверждения: лишь им, породам необычайной прочности, крепким мышцам земли, подобно древнему Атланту, под силу удерживать купол небесного свода.
Чумаков уже четыре часа был в пути, плюс три часа разницы с местным временем, вот и вечер. Часовые пояса само собой, но Вячеслав Михайлович отчего-то почувствовал себя обделённым на эти три часа, канувшие в невозвратность. Он буквально физически ощутил, как мельчайшие частицы времени навсегда уносятся в прошлое. Тогда в разговоре с Андреем он сказал, что после человека остаётся память. Теологи утверждают, что не умирает душа. Но что это такое и существует ли она на самом деле? Доказать и то и другое одинаково трудно. Но попробуем рассуждать логически.
Каждый вечер, ложась спать, мы щёлкаем выключателем, и лампочка в комнате гаснет. Каждый вечер она умирает, потому что не может существовать без источника питания.
Может ли существовать свет после щелчка выключателя? Могут ли сохраняться человеческие мысли после смерти мозга? Свет исчезает сразу, как только мы прерываем цепь. А свет Солнца? Он достигает нашей Земли только через восемь минут и уносится дальше. Если бы Солнце внезапно погасло, то для нас оно существовало бы ещё восемь минут, а для дальних планет ещё дольше. Свет миллионы лет летит по Вселенной, и мы порой наблюдаем фантастическое зрелище: мерцание уже давным-давно умерших звёзд! А сколько он ещё будет блуждать? И в какое состояние перейдёт потом? По теории некоторых учёных, материя в космосе образуется из потерявших скорость квантов света.
Выходит, всё дело в силе излучения? Может, и свет маленькой лампочки не исчезает сразу и незаметные нашему глазу фотоны ещё долго носятся по комнате, увязая в вещах и предметах. А ведь человек, как живой организм, тоже пронзает окружающее пространство десятками видов собственных излучений: тепловыми, звуковыми, биологическими, даже радиоактивными. Человек, подобно звезде, излучает себя в пространство, уносясь в космос лучами и волнами. Значит, и его излучение, а в особенности мысль, которая суть – импульс, выплеснутая в пространство энергия, может существовать после гибели своего источника? И чем мощнее была эта энергия, тем дольше она существует, разносясь по Вселенной. Или концентрируется вокруг Земли в ноосферу, как предполагал Вернадский.
Но если из света формируется материя, то во что тогда обращается блуждающая мысль? Может быть – в живую материю? Или поле?
Не являются ли источниками формирования Вселенной Свет и Мысль?
Как знать, может, и качество жизни зависит от наших мыслей. Из одних родятся простейшие одноклеточные водоросли и инфузории, а из иных – птицы, звери и люди. Из прекрасных романтических мыслей рождаются цветы, а из плодотворных идей – овощи, фрукты и злаки…
Чумаков улыбнулся пришедшим в голову сравнениям. Подобные упражнения ума спасали от повседневной серости, а часто – от жестоких ударов в реальном мире. Вячеславу Михайловичу нравилась живая работа, связанная с людьми, общением, переменой мест, разгадкой всяких жизненных хитросплетений. Из отдельных обрывков информации, как из кусочков цветной мозаики, он умел восстановить объёмную картину. Настоящий профессионал выбирает то, что приемлемо его складу характера и образу мышления. Вячеславу ближе всего оказался метод, где любое событие, обстоятельство, человек рассматриваются как органичные составляющие общего процесса. И если для обычного человека обрывки различных информационных сообщений представляются частными и незначительными, то для аналитика – это звенья единой цепи. Именно поэтому для Чумакова были авторитетны люди, подобные Рихарду Зорге, которые не вскрывали сейфов, не фотографировали секретных документов, не выкрадывали чужих писем, но извлекали достоверную информацию честным путём, используя своё уникальное аналитико-синтетическое мышление, и делали выводы, неизменно попадавшие в яблочко. Это был высший пилотаж, мастерство, отточенное до совершенства.