Первая белая книга "На пути в неизвестность"
Шрифт:
Они бежали, нет как они бежали, душа ушла в пятки не иначе, грязные и измученные они оба, Колебан и Патрик уже ползли по грязи, пытаясь во чтобы не стало убраться поскорее прочь от этого места. Кто это был и зачем отрубал головы, сердце бешено колотилось в груди, а рука сжимала руку мальчишки и тянула его вслед за собой. Они падали и снова подымались, задыхаясь от сбивающегося дыхания и страха, что охватил их обоих. Нет, нужно было менять работу. Хоть в поле пахать, да хоть дерьмо убирать, как хотелось жить в этот момент. Даже кинжал, брошенный у самых ног рыцаря уже был не нужен, как и повозка с лошадями оставленная там же.
Рыцарь молча проводил взглядом беглецов и отрезав остальные головы забросил их в телегу и отправился на ней назад
***
Символ веры над самой головой слепил глаза своим золотым богатством, но умирающему епископу, лежавшему на алтаре было совершенно не до него. Боль была абсолютно везде, внутри него, вокруг и даже рядом с ним, нападая на него волнами, становясь то сильнее, то слабее. Старое, совсем не тренированное тело не выдерживало нагрузок, через которые оно прошло два дня назад. Опять боль, страх преходящий в ужас, и епископ проваливался в сон, из которого назад его вырывал монах помощник, продолжая свое лечение, которое не приносило никакого результата. Хотя если его помощник хотел, чтобы ему стало безумно больно, то у него это отлично получалось. Епископ даже попытался улыбнуться от этих мыслей, но снова от боли проваливался в бездну лишившись чувств.
Он слышал голоса, много голосов, люди пели и молились, снова и снова. Это раздражало, его кидало то в холод, то в жар и даже трясло. Крепкие руки помощников держали его так сильно, как только могли, будто бы сама жизнь пыталась из него вырваться, а они ее не отпускали. Он опять просыпался по среди храма. Нет не так, скорее посреди боли, жуткой не выносимой боли, которой все не было конца. Ему уже надоело ждать, время потерялось между символом веры, пением и болью. Епископ хотел уйти, жаждал этого, но его желанию не суждено было сбыться сегодня и боль продолжалась.
В очередной раз просыпаясь, он видел лица людей, склонившихся над ним, совершенно разные, незнакомые, добрые и злые, чистые и грязные. Они целовали его, шептали ему на ухо слова, смысла которых он не понимал, слыша только боль и ничего кроме нее. А потом боль исчезла, она ушла так неожиданно, что епископ сразу открыл глаза и попытался вдохнуть полной грудью воздух. Дыхания не было, только пение, молитвы и символ веры: золотое солнце, тянувшееся своими лучами в разные стороны. Боли больше не было, нет это ли радость, его трясло и изо рта хлынула кровь, дыхания больше не было. Наверное, это конец, подумал епископ и снова провалился в сон, такой желанный и такой нужный. Пустота.
Пустота была не долгой и невыносимо короткой. Она так резко закончилась, что епископ, откашливаясь кровью вздохнул полной грудью, снова чувствуя боль. Символ веры блестел над головой, боль медленно отступала, она уже не была такой не выносимой или он просто привык к ней.
Старое тело, все покрытое язвами от ожогов, шрамами от десятков порезов, тощее тело старика, который нормально не ел несколько месяцев. Епископ смотрел на свою кожу обтягивающую скелет и по его щекам лились слезы. Нет не от боли, и даже не от того что он похудел за эти два дня на два десятка килограмм, а от осознания того что он все еще жив. Монахи, те что остались после резни в храме еще были живы, они стали намазывать его тело очень знакомо пахнувшим кремом, принесённым молодым человеком, одетым в доспехи охраны порта. Палочки, намазанные кремом, скользили по его коже, покрывая густой липкой янтарной массой его ожоги и шрамы, боль отступала, наконец, совсем прекратившись. Епископ закрыл свои глаза и погрузился в размышления, отбросив все сомнения о своей скорейшей кончине.
Пять лет он проводил опыты с кровью своей чернокожей пленницы, которая обладала поистине не вероятной силой, силой огня, живущего прямо внутри нее. Когда он увидел в первый раз ее тело без рук и ног он скептически отнесся ко всем рассказам о том, как удалось ее взять живой. Только после долгих изнурительных опытов он понял какое же чудо ему досталось. Ее кровь заживляла раны, наполняла все тело силой и после сжигало его изнутри превращая в горстку пепла. Епископ снова и снова приводил новых и новых подопытных, жителей своей темницы, готовых на все чтобы только прекратить те мучения, через которые они проходили каждую ночь. У него ничего не получалось, они, один за другим умирали, сгорая изнутри прямо у него на глазах. Он злился, снова и снова пробуя, попытка за попыткой обуздать эту силу. Убивал своих помощников боясь того, что тайна может покинуть стены храма и снова продолжал опыты с кровью. В какой-то момент совсем отказавшись от этой затеи он неожиданно для себя принял самое верное решение, попробовать самому, по не многу, по чуть-чуть смешивать эту кровь с вином. И о чудо, у него получилось. Сначала это было очень больно, одной маленькой капли хватало для того, чтобы посеять в его желудке сущий хаос и покрыть ожогами всю гортань, которая после очень медленно заживала. Но он не отчаивался и продолжал свои опыты, мучаясь долгим ожиданием, пока все раны внутри него заживут. Постепенно его тело начало привыкать, с каждым разом все меньше страдая от ожогов в желудке. Так за несколько месяцев он смог выпивать по одной капле раз в неделю, теперь чувствуя сам огромный прилив сил, а не выслушивая предсмертные рассказы обреченных, становящихся горстью пепла. Он выжидал, долго и упорно идя к своей цели, медленно, но уверенно увеличивая дозу чудесной крови до одной капли в день. Епископ стал набирать вес и чувствовать будто он смог победить саму старость, которая отступив, сменилась стойкой верой в то, что он сможет обуздать ту силу, которая таилась в теле его пленницы.
Это вероломное нападение, заставило его поспешить, ускорить процесс, поверить в то что пришло время попробовать испить крови куда больше, для того чтобы доказать самому себе, да и всем окружающим, что церковь которой он служил всю свою жизнь это не пустой звук. Что ни одни лишь молитвы и слепая вера объединяют людей, приходящих в стены его храма. Нет теперь их объединяет настоящее чудо, чудо — создателем которого стал он сам.
— Ваше святейшество, вы меня слышите? — слова, сказанные прямо на ухо епископа, прокатились громом в его сознании, вырвав его из размышлений о прошлом, вернув в реальность. Он открыл свои глаза увидев перед собой своего помощника, глядящего на него с улыбкой.
— Вы живы, какое счастье, вы живы! Я верил в вас, в ваши силы, силы нашей церкви и бога. Слава богу вы живы, епископ Ульрик.
— Где герцог? — это единственное что в данный момент очень сильно беспокоило чудом оставшегося в живых, епископа.
— Он не появлялся. Но его рыцари с легкостью отбили последнюю атаку на восточные ворота. Если бы не они…
— Ты меня слышал? — недовольно прохрипел епископ, чувствуя, как боль, волна за волной прокатывается по его телу.
— Его никто не видел, ваше святейшество. — скрестив руки на груди с опаской ответил помощник.
— Тебе нужно будет написать письмо и отправить гонца в столицу за подмогой, и еще одно… епископ начал кашлять задыхаясь, но после продолжил, чувствуя, что спазмы прекратились:
— Отправь письмо к месту последней стоянки наших войск, они должны тоже узнать о нападении.
— Извините, я взял на себя смелость, пока вы спали и отправил гонцов туда заранее, ваше святейшество.
— Каков, наглец… — кашель снова захватил горло епископа и не давал ему договорить.
— Ты все правильно сделал. А сколько я спал?
— Со вчерашнего утра. Сейчас уже ночь. И о чудо, вы живы! Мы все верили и молились за вас. Многие люди не покидали стен храма все это время, боясь оставить вас, ваше святейшество. То, что вы сделали для города, для храма?! Вы доказали своим поступком, что сам господь ниспослал вас к нам во спасение наших душ.
— Хватит. Оставьте эти речи для прихожан. Я сделал точно должен был сделать. Я нарушил много заповедей, пусть и во благо нашей церкви и города. — епископ закрыл глаза скорчившись от боли в груди.