Первая формула
Шрифт:
Прочие зрители тихо шептались примерно на те же темы:
– Эх, услышать бы такое сказание, от которого беды отступят прочь… Слишком много сейчас печальных и скверных новостей!
– Хорошо бы он рассказал что-нибудь из старых легенд, а то их все позабыли, разве что в церкви помнят. Хочу послушать настоящего сказителя, а то с проповедника-то много не возьмешь.
Каждый из набившихся в зал местных жителей походил на своего соседа, да и думали все примерно одинаково. Знати в таверне не увидишь – бургеза это место не жалует. Обычные простые люди, желающие послушать грандиозную легенду о храбрости
Беды и невзгоды правящих принцев лишь угнетают народ, а вот сказ о славных героях прошлого – то, что надо. Каждому греет душу воспоминание о временах, когда знать сражалась за простого человека. Каждый желает погрузиться в историю о простолюдине, поднявшемся из самых низов и на голову превзошедшем богатых, выросших в замках высокородных вельмож.
Почему бы не попотчевать их легендой об Антуане, бывшем фермере, который стал воином, а потом и принцем солнечного света?
Я улыбнулся своим мыслям. История замечательная; подам ее так, что местные будут вспоминать этот вечер еще долгие-долгие годы. Поднявшись, я опустил на пол кожаную перевязь с книгами и взялся за посох. Начинать хорошую историю, когда зал еще не готов, – настоящее преступление. Люди суетятся, рассаживаются.
Пусть дойдут до нужного состояния. Пусть затаят дыхание, предвкушая мои первые слова. Таверна «Три сказания» должна погрузиться в полное безмолвие, только тогда я начну.
Я ждал неподвижно, став статуей из плоти и крови в алом плаще с капюшоном – странным и ярким персонажем, омытым светом пылающего очага.
Народец занимал места. Кто-то решил сесть за длинными столами вдоль одной из стен таверны вплотную друг к дружке. Будут весь вечер пихать соседей локтями. Остальные рассредоточились по дальним углам. Спрятались – не разглядишь. Несколько человек потянулись вверх по лестнице к мезонину и исчезли за ее изгибом позади очага. Столы наверху выстроились прямо за деревянными перильцами. Обзор оттуда будет хороший.
По «Трем сказаниям» бродили шепотки, в темноте сверкали любопытные глаза зрителей. Именно то, что требуется.
– Неужели он?
– Да вроде…
– Наверняка он…
– Таких больше и нет…
– А плащ-то! Не пил сегодня ни капли. Что за морок? Я ведь не один это вижу?
– Похоже, только ты… По-моему, плащ как плащ…
Голос вдруг затих – видимо, последний из собеседников задумался.
– А посох зачем? Он хромоножка?
– Не похоже. Смотри, как гордо стоит. Он молод и здоров. Лица вот только под этим колпаком не разгляжу.
Мимо меня проскользнула женская фигура в платье, подобном осеннему листу. Цвета смешивались и наплывали один на другой, так что и не скажешь, где начинается красный, а где кончается желтый. Юбка длинная – чуть выше щиколоток. Талия перетянута поясом оливкового оттенка. Руки и часть спины – обнаженные.
Если кто и мог сравниться со мной великолепием нынешним вечером – так только эта молодая женщина.
Ее волосы были собраны в свободный хвост и перекинуты через плечо, несколько прядей спадали на виски. Лицом – настоящая этайнианка, поцелованная солнцем. Кожа бархатистая, что речной камень, глаза яркие, губы полные. От таких женщин у юношей возникают вредные мысли.
Приблизившись к Дэннилу, незнакомка обвила руками его шею, словно любящая дочь. Хозяин таверны ответил на объятия и, прошептав что-то ей на ухо, указал подбородком в сторону
Через несколько секунд в зал вошли еще две девушки в одинаковых платьях и, не отвечая на приветствия, принялись раздавать еду и напитки.
Я выждал, пока толпа не притихнет.
Люди голодны, устали – позади тяжелый трудовой день. Мир вокруг них съежился – ничего не осталось, кроме коварных наследных принцев да властолюбивой церкви. Им требовалось хоть ненадолго забыться и посудачить о местных сплетнях, о своем житье-бытье. Кого предпочла дочь соседа? В какую беду попал сын приятеля? Незатейливые слухи и рядовые события позволяли им чувствовать между собой неразрывную связь и надежность маленького сообщества, отбросив прочь заботы большого мира.
Стрелки двигались, и время моего ожидания подходило к часу. Я не присел ни разу. Раствориться, находясь на самом виду, – тоже искусство сродни лицедейству.
Наконец общий гомон стих до едва слышного бормотания. Подоспела еда с напитками, и люди перестали суетиться, изредка лениво поглядывая в сторону стойки бара.
И вдруг вспомнили о фигуре в алом плаще.
Все взгляды медленно сосредоточились на мне, и любопытный шепоток зазвучал с новой силой.
На этот раз легкий гул не стал для меня помехой. Я повернулся, отбросив полы плаща, и приблизился к очагу. Ткань моего разума сложилась, и между двумя гранями восприятия пролегла четкая линия, словно складка на сияющем чистом пергаменте. Я свернул разум еще раз. Образовавшаяся в голове пустота разделилась на четыре равные части и заполнилась редкими красными всполохами на ярко-желтом фоне. А еще – целым морем алых углей. Огонь затмил все.
Огонь… Субстанция старая, как сама вселенная. Огонь оживал, сплачивая вокруг себя людей, желающих поделиться легендами – первыми легендами нашего мира.
Я знал огонь, понимал его сущность и ту историю, что он рассказывает. Постиг ее внутренние механизмы – так драматург чувствует каждый поворот сюжета.
Если понимаешь, что за каким-то явлением стоит история – обязательно догадаешься о той истине, на которой она построена. Увидишь, чего в ней не хватает, и смекнешь, где это найти.
Мой разум вновь свернулся, и звуки, заполнявшие пространство таверны, пропали. Я словно оглох.
Пламя в очаге обрело двойника, спрятанного глубоко в моей груди. Пыл любви, жар гнева, огонь, что придает тебе сил перед лицом невзгод. Свет, что питает мечту.
Я поднес узловатый кончик посоха к губам, и во мне зародился вздох – даже не в легких, скорее в глубине живота. Я сплел поток внутреннего дыхания с бесчисленными языками огня, колеблющимися в моем сознании. Воображаемый поток воздуха заполнил грудь, и я связал его с костром, пылающим на месте сердца. Наконец выдохнув, я выпустил длинную теплую струю поверх рукояти посоха.
Ткань разума сложилась еще, и на каждой грани восприятия возник образ теплого языка воздуха, сплетенного с рукоятью посоха.
Ан…
Невидимый горячий ток, покинув мои легкие, прошел по дереву, нагреваясь с каждой секундой. Я склонил посох к очагу и ткнул его наконечником в самое пламя.
Вент…
Мой голос тихо зазвучал в глубинах капюшона. Я изо всех сил удерживал образ пылающего внутри меня пламени. Каждый выдох, обволакивающий наконечник посоха, становился его прекрасным проводником.