Первая любовь Ходжи Насреддина
Шрифт:
— Спасибо, ака!.. Возвращайтесь в кишлак... Спасибо за цепь!..
— Ладно, бычок...
...Я долго лезу, карабкаюсь по мокрой, скользкой цепи. Цепь режет мне руки. Продрогшие судорожные ноги мои бьются, маются, топчутся, скользят о сырую текучую тупую стену.
Долго я лезу...
Но вот я уже сижу на стене... Перебираю, поднимаю цепь с земли и спускаю, бросаю ее в крепостную дождливую зияющую тьму...
Спускаюсь,
Айе!.. Я в крепости!..
Сухейль, где ты?..
Я бегу по мокрому тяжкому айвовому саду.
Уже не золотятся в дожде тесные шершавые поздние телесные плоды...
Уже не золотятся...
Уже все айвы сошли, упали, упали с холодных дымчатых мерлых ветвей...
Уже упали!..
Только в дождливых ветвях темнеют, тянутся, осыпаются мокрыми соломинками разбухшие пустынные птичьи гнезда...
И тут я вспоминаю дервиша-слепца: Любить в наше время — все равно что птице слепо класть яйцо на пыльной проезжей караванной дороге иль строить, вить гнездо в осенних холодных тайных ветвях нагой белой айвы...
Прошел караван — и копыто верблюда смяло, убило, удавило невинное хрупкое, беззащитное яйцо...
Налетел дождливый ветер — и гнездо распалось, рассыпалось, разлетелось, развеялось...
...Но нет!..
Я бегу по мокрому ночному саду!..
— Сухейль!.. Сухейль... Где ты?..
Я бегу по саду. Я ищу свое гнездо. Я ищу тебя, Сухейль!.. Где ты?..
Айе!.. Вот арык... Он разбух, развалился, расширился от дождя!.. Я бегу вдоль арыка... по арыку...
Арык стал рекой!.. Темная острая большая гибельная вода доходит мне до коленей... до живота... до горла...
– Сухейль!.. Где ты?.. Где твое дерево?.. Твое гнездо?..
Я люблю тебя, Сухейль!.. Люблю!.. Люблю!.. Люб¬лю!..
Арык стал рекою, Сухейль!..
Я плыву, плыву, тону, тону, тону, тону в арыке, в реке...
— Сухейль, Сухейль, я пришел пить арычную воду, арык стал рекой!..
Сухейль, где твое дерево?.. Где ты?.. Где твое гнездо?..
Я плыву, тону в арыке...
Айвовая золотая немая кочующая птица, птица льнет к шершавым, золотым, душным, душистым
За¬девает их... Роняет...
Сонная птица льнет к сонным на¬поенным плодам!.. Льнет... Вьется... Бесшумная птица айвовая, золотая в золотых, золотых плодах... Жгучая!..
Я плыву, тону в арыке...
— Сухейль, где ты?.. Я пришел пить арычную воду, а арык стал рекою!..
Где ты, Сухейль?..
— Я здесь, ака... Я думала, что вы не придете... Дождь такой густой, темный!..
— Я пришел, Сухейль... Но арык стал рекою... Я думал, что ты не будешь ждать меня, Сухейль...
— Арык течет — Сухейль ждет... Река течет — Сухейль еще больше ждет!..
Я с трудом вылезаю, выплываю из ночной глиняной реки...
Вот оно, дерево Сухейль!.. Это ее голосок — лепесток дикой вешней алычи падает в дожде...
Дерево одиноко стоит среди реки... Айва нагая!.. Одинокая!..
— Сухейль, можно к тебе на дерево?.. Тут мокро... вода большая... Можно, Сухейль?.. Тут река... Можно?..
— Да, да, ака... Идите сюда... Тут сухо...
Я лезу по мокрому узловатому стволу айвы. Лезу наверх.
Руки и ноги мокрые, дрожат.
Чего они дрожат?..
На ветвях стоит деревянная бухарская суфа, над нею крыша из камышовых плотных плетеных цино¬вок. Дождь не проходит сюда.
Тут сухо, тихо...
Сухейль сидит... Тихая на тихой суфе...
Сухейль глядит... Тихая!..
Глаза сливовые молят!.. О чем молят?.. Я не знаю. Не знаю я...
Дождь мягко и сонно сыплется, шелестит, шуршит о камышовые циновки.
Я весь мокрый. Я плыл в реке. Я весь дрожу...
На тихой деревянной бухарской суфе...
Тогда она говорит... Шепчет. Шелестит... Ласкает…Лелеет...
Тогда она говорит...
Говорит...
А я дрожу и гляжу на ее узорчатые тихие неслыш¬ные йеменские красные сафьяновые ичиги... на длинный жемчужный парчовый уйгурский чекмень... на рубино¬вое аксамитовое платье... на гранатовые крупные бусы, бусы, полыхающие темным глубоким колодезным не¬спокойным огнем... на бусы гляжу... на губы — разлившиеся полные реки... на сливовые беззащитные гла¬за... на золотую ковровую айвовую тюбетейку... на птичью маленькую головку...