Первая любовь Ходжи Насреддина
Шрифт:
Сухейль, мы выберемся!.. Кара-Бутон, я верну вам стрелу!..
Эй, кто там еще во тьме? по колено в дерьме? по горло? по уши?
Эй, кто там еще?..
Не таитесь во тьме!.. Отзовитесь!.. Откликнитесь!.. Я освобожу вас!.. Я освобожу вас из всех зинданов!..
Сухейль, ты будешь ждать меня?.. Пока я освобожу всех молчащих, томящихся, бредущих, стоящих в Дерьме...
Пока
— Сухейль — это звезда Канопус. Главная звезда созвездия Корабль Арго... Это счастливая звезда,— говорит из тьмы астролог Ходжа Али Акбар...
— Домулло, мы увидим эту звезду! Скоро!..
...Айе!..
Но тьма!.. Непроходимая!.. Безысходная!.. Тяжкая! Удушающая!..
Только шевелятся, дышат незримые люди где-то поблизости...
Грязь смрадная течет под ногами… ползет... забирает...
Мы словно в огромном глиняной сыром хуме, накрытом душной круглой темной деревянной крышкой...
Мы словно мыши, упавшие на дно пустого хума... Скребемся... Тщимся... Маемся… Потом смиряемся... Умираем...
Ни воздуха. Ни света.
Но!..
Айе!.. Какой-то дальний редкий свет брезжит, струится, маячит сверху...
Утро, что ли?.. Рассвет?.. Не пойму...
Не знаю, сколько дней, недель, лет сижу в зиндане...
Здесь время стоит, как вода в брошенном застойном ивовом хаузе...
А хауз цветет, а в нем черви блаженствуют, множатся, плодятся, кишат...
Червивый хауз...
Или мое время — это застойный хауз с торжествующими глиняными сизыми червями?..
Но свет идет сверху... Вначале глаза болят, слепнут... Потом привыкают к свету... Тянутся к нему. Лелеют его. Надеются...
Зиндан был накрыт камышовой глухой циновкой...
Такой же циновкой, как те, которые оберегали, охраняли от дождя наше гнездо в ветвях айвы...
Ай, гнездо!..
Сухейль, где ты?..
Арык стал рекою...
Как далёко! Как далёко! Как далёко!..
Камышовая глухая циновка над зинданом, над ямой уходит, ползет, впуская редкий режущий свет...
Чье-то
— Эй, слепые черви!.. Помои в яме!.. Вы еще не съели друг друга?.. Ха-ха!.. Борцы!.. Короеды! Тля! Моли!.. Я хотел вас резать, но вы сами пожрете друг друга!.. Я так решил! Теперь я ваш хозяин!..
Атабека срочно призвали в Бухару ко стремени эмира... Готовиться к войне!
Эй, звездочет, ты правильно предсказал войну, но за это попал в зиндан!.. Ха-ха!..
Теперь вы в моей власти!.. Но я не буду резать вас, как хивинскую перестоялую дыню!..
Вы сами пожрете друг друга от пода!.. Ха-ха!..
Советую начинать с этого... с молодого сына горшечника... Он хоть и костлявый, но еще свежий!.. Ха-ха!..
Я гляжу на Голубоглазого, на его дергающееся, кривляющееся, затекшее лицо. Сейчас он вновь задвинет над нами глухую циновку и уйдет...
Что же делать?.. Что?..
– Эй, моли, прощайте!.. Встретимся на кладбище!..
– Айе!.. Эй, пьяный болтун, помолчи!.. Твои слова часты и пусты, как козьи шарики. Помолчи!.. Дай нам отдохнуть!.. Правильно говорят, что лучше дерьмо из зада, чем из уст! — кричу я изо всех сил.
— Хорошо,— покорно отвечает Голубоглазый.— Ты прав!.. Я замыкаю уста. Пусть говорит мой зад!.. Ха-ха!..
И он на мгновение исчезает.
Сейчас он там поднимает полу чапана и спускает штаны.
Айе!... Этого я и хотел!..
Я быстро вынимаю из сапога-чарога длинную тонкую цепь с крюком...
Цепь мокрая... Знакомая... Привычная... Хлесткая цепь!.. Моего усопшего Рустама-палвана... Я успел сунуть ее в сапог, когда сарбазы атабека бросились на меня, как охотничьи пьяные псы...
Ах, только бы не промахнуться!.. Только бы цепь достала, не оказалась бы короткой!.. Не соскользнула бы!.. Айе!..
Мне смешно!.. Я едва сдерживаюсь, чтобы не расхохотаться!..
Нечто безвинное, сокровенное, млечное появляется над высоким краем зиндана-ямы. Точно огромное белесое ядро грецкого ореха над нами...
— Эй, сын горшечника! Насреддин!.. Ты правильно сказал: Лучше дерьмо из зада, чем из уст!.. Пусть молчат мои уста! Пусть говорит зад!..
Эй, Насреддин, где ты там?.. Не упусти! Не упусти свое счастье!.. Ха-ха!..
– кричит, хрипит, упивается ядро грецкого ореха над краем ямы...