Первая жертва

Элтон Бен

— Полностьюраздевайся, капитан. Кальсоны твои все мокрые и к тому же выглядят так, словно сами по себе могут отправиться на фронт. Фу-уу. И воняют они тоже премило. Быстро!Давай же, не стесняйся, я ведь как-никак медсестра.

Немного смущаясь, он выполнил приказ. Сестра Муррей окунула полотенце в горячую воду и стала обтирать его. Кингсли, за последнее время чего только не натерпевшийся, просто поверить не мог, что за ним ухаживает такая ловкая и очаровательная молодая женщина. Он закрыл глаза и поддался непривычно

нежным ощущениям, но ее слова заставили его очнуться.

— Черт возьми. Вот эторазмерчик, а? — воскликнула она без всякого смущения, ловкими привычными движениями обмывая его член. Кингсли не знал, что на это ответить. — Да, при свете дня эта штука выглядит просто страшно.Я что, правда взяла его в рот?

— Угу…

— Боже. Наверное, я заслужила медаль!

— Китти, не думаю, что когда-либо, за всю свою жизнь, я встречал такую откровенную девушку, как ты.

— Женщину, капитан. Мне двадцать два, и я женщина.Называя нас девушками,мужчины нарочно принижают статус женщины и нашу рольи одновременно поддерживают свой якобы отцовский мужской авторитет. Девушкиходят в школу, капитан. А женщиныухаживают за ранеными, делают снаряды и водят машины скорой помощи.

И иногда без всякого смущения моют члены практически незнакомых мужчин, подумал Кингсли.

— Ну, хорошо, — сказал он, — ты очень откровенная женщина.

— А ты — очень привлекательный парень. Ты это знал, капитан? Думаю, жена тебе говорила. Правда? Не стесняйся. Я много думала о тебе с той ночи, когда мы были вместе под дождем. Ты думаешь, я хорошенькая? Ну, скажи же, даже если на самом деле думаешь, что это не так.

— Я думаю, ты очень хорошенькая.

— О, чудесно. Больше спрашивать не буду, просто хотела, чтобы ты это сказал.

— Тебе не нужно спрашивать, Китти. Я и так скажу, и скажу с радостью. Я думаю, ты очень, очень хорошенькая, просто восхитительная.

— Спасибо большое.

Кингсли говорил искренне. Он не мог удержаться. Она действительноказалась ему восхитительной. Возможно, причиной тому были те страшные испытания, через которые он прошел; возможно, здесь также присутствовал и оттенок покровительства взрослого мужчины по отношению к молодой идеалистке, хотя Китти отвергла бы эту мысль с величайшим презрением. А может, просто дело было в том, что она такая красивая, забавная и невероятно живая. Возможно, дело было во всем этом и не только в этом, потому что в этот момент Кингсли страстно влекло к Китти Муррей. Он не любил ее. Он не мог ее любить, потому что любил Агнес, а Кингсли не верил, что мужчина может всерьез любить двух женщин одновременно. Полюбить кого-то означает сначала отпустить свою старую любовь, а Кингсли точно не разлюбил Агнес. Но сестра Муррей ему очень нравилась,нравилась настолько сильно, что это ощущение было сродни любви. И она правдабыла очень, очень миленькой.

— Может, мне

тогда тоже раздеться? — спросила она. — Просто чтобы было по-честному?

Она задала этот вопрос со своим обычным веселым нахальством, но Кингсли заметил, что она покраснела. В прошлый раз вокруг была почти непроницаемая темнота. Кингсли был очарован и обрадован, поняв, что сестре Муррей не чужда стеснительность.

— Я не знаю, что и сказать, — неуверенно ответил Кингсли.

— Кажется, ты сказал, что я миленькая?

— Да, очень.

— Ну и хорошо, — ответила она.

И затем, прекратив обсуждение, она разделась, не медленно и соблазнительно, как любила это делать Агнес, а быстро, почти бесцеремонно, ловко сворачивая и складывая одежду. И все же она избегала взгляда Кингсли, и ему показалось, что Китти Муррей, хоть и делает вид, что ей плевать на условности, смущается не меньше, чем смущалась бы любая девушка на ее месте.

Раздеваясь, она разговаривала.

— Я слышала, тебе удалось доказать, что рядовой Хопкинс ни в чем не виновен, — сказала она, снимая туфли. — Я была так рада. Я ведь говорила, что он невиновен, да?

— Да, говорила.

Теперь она расстегивала блузку.

— Ты такой умный, что догадался сравнить пули. Кто бы мог подумать?

Под блузкой на ней была шелковая кремовая сорочка. Она стянула ее через голову. На ней не было ни корсета, ни лифчика, и, пока она стягивала кружевную сорочку, Кингсли увидел абсолютно все. Сначала ее живот, затем маленькие красивые груди, потом, когда она подняла руки над головой, волосы под мышками. Ему захотелось прижаться к ним носом и глубоко вдохнуть.

— Значит, его освободят? — спросила она, вешая сорочку на спинку стула. Она стояла полуобнаженная, изящная, тонкокостная. Ее коротко стриженные волосы доходили лишь до мочек ушей. Раньше Кингсли не видел открытыми женскую шею, плечи и груди. Обычно их скрывали распущенные, струящиеся волосы, что было, конечно, тоже мило, но этот более откровенный стиль был куда эротичнее. Китти, с красивой грудью, стройными плечами, четкой линией ключиц и нежным изгибом шеи, удивительно шла такая спартанская прическа.

— Его уже освободили, — ответил Кингсли, — и теперь он мертв. Убит в бою у Пасхендале сегодня утром.

— Вот это да. Вот и верь после этого в удачу. Бедняга.

Задрав юбку, она стала развязывать тесемки на панталонах. Она слегка наклонилась вперед, и ее маленькие груди оказались рядом с Кингсли. Ему захотелось протянуть руку и взять их в ладони. Но он не сделал этого, хотя глупо было притворяться равнодушным — он тоже был голый, и доказательство его возбуждения вздымалось прямо перед ним.

— Я хотел спросить, — сказал Кингсли, — ты читала стихи, которые тебе дал лейтенант Стэмфорд?

— Вообще-то читала, — ответила Китти, стаскивая панталоны и развязывая пояс. — Очень странные. Я ожидала увидеть яростный патриотизм и наивный триумф, но там все по-другому: грязь, кровь, болезнь и смерть, ужасно мрачные стихи разочарованного человека.

Она расстегнула юбку, позволив ей упасть на пол, и осталась обнаженная, в одних чулках с подтяжками. Затем она подобрала юбку и аккуратно положила ее на стул.